. Стихотворение
Му cats также проникнуто особой нежностью:
«я знаю, я знаю. / они ограниченны, у них разные / нужды и / заботы.
/ но я наблюдаю и учусь у них. / мне нравится то малое, что они знают, / которое столь огромно»[98].
О людях он такого не писал. Напротив, человек – совсем другой зверь, едва ли умудренный, но невероятно опасный. Об этом – стихотворение The Beast, где именно человек выступает в роли самого страшного из зверей:
«может быть, Беовульф и убил Гренделя и
мать Гренделя,
но он не смог бы убить вот
этого:
он бродит вокруг, скрюченный
и раздраженный
размахивающий метлой
смеющийся и убивающий
побеги немцев гладиолусы
он сидит в ванной
с куском мыла и
читает газету о
Бомбе и Вьетнаме и автострадах
и он улыбается и затем
вылезает голышом
не вытирается полотенцем
идет наружу
и насилует маленьких девочек
убивает их и
выбрасывает их в сторону как
мясную кость
В звере этом узнается наш старый знакомый изверг Мартин Бланшар, в нем узнается средний человек, который, с точки зрения Буковски, и есть главное зло этого мира. Сытый, самодовольный зверь в обличье цивилизованного человека – это ли не отголосок давнего руссоизма, осуждающего всякого высококультурного человека перед лицом простого и доброго, совершенного дикаря?
Едва ли. Буковски никогда не демонстрировал пафоса возвращения к природе, и все подобные декларации, которых в его время было навалом – к примеру, у Миллера и у битников, – он, как правило, высмеивал за глупость и пошлость. Более того, сам Буковски – и мы это знаем – вопреки своему литературному образу вполне себе цивилизованный, культурный человек: он очень начитан, он любит академическую музыку, он замечательный собеседник. Далеко не самые близкие, не самые, скажем так, заинтересованные люди могли говорить о нем такое: «Чарльз Буковски был изумительным собеседником – обаятельным, дерзким, смешным и мудрым. Сыпал блестящими афоризмами с идеальной подачей. Вероятно, отточил свой немалый рассказчицкий талант в те счастливые времена, когда по молодости развлекал посетителей в очень людном филадельфийском баре, который впоследствии обессмертил „Пьянью“. С такой публикой Буковски был как дома и свою теннисную партию вел с живостью. Он был мастером диалога – и формы его, и ритма: вопрос и ответ, пауза и движение. Ему удавались сюрпризы между строк, емкие доводы и возражения. Из этой идеальной речевой манеры, из безошибочного музыкального слуха на фразу, на контрапункт фраз и произрастали его лучшие стихи, рассказы и романы»
