Ради такого случая обрадованный Алекса достал колбасы, припрятанный кусок рафинада, несколько уцелевших, по краям разрушившихся сухарей, извлек опротивевшее изжелтевшее сало, ножом привычным движением отхватил развалистые дольки. Ножу Алекса уделял больше внимания, чем самому себе.
— Как там на людях-то? — поинтересовался он.
— Каких людях? Я не был на них, — очищая с колбасы заплесневелый белый налет, ответил Дмитро. — Тут вроде дома, привыкли с тобой. А там пошикарней, да звуки вроде не те, уши на макушку лезут.
Оба голодно чавкали.
— Куда пойдем-то, мне можно сказать? — решился спросить Алекса и в оправдание любопытства добавил: — Все равно ж скоро выходить.
— Почему же не можно, обязательно нужно, сам Зубр велел сначала обговорить все в закутке, чтоб наверху, когда пойдем, ни звука, кроме условного сигнала для связи. — Дмитро дважды тихо свистнул, потом уточнил: — Ночью далеко слышно, громко не надо.
— Мы что, врозь пойдем, зачем сигнал? — не понял Алекса.
— Не торопись, объясню. Пойдем ночью, проход проверим полем и лесом. Надо прощупать, нет ли постов-засад. Идти будем заходным маневром: то я тебя обхожу, то ты меня. Оторвался, стой, слушай. Не уверен, звук подай. Дальше пятидесяти шагов не делай. Скользи живо, как нож в масле. Не забегай и не отставай.
— Ясно, друже Зубра поведем, — вырвалась догадка у Алексы.
— Этого я тебе не говорил и от тебя выпытывающих слов не слышал… Погоди-ка, — спохватился Дмитро. — А где длинноногая Сорока, ему Зубр велел по шее дать и гнать отсюда с темнотой. Да он смотался, вижу.
— Сбежал, сволочь, одного оставил. Я ему хотел пулю всадить в заднюю мишень, да схрон выдать побоялся. Не нравится он мне.
— Если перебить всех, кто не нравится, мы с тобой одни на миру остались бы, — криво усмехнулся Дмитро.
— Маньку с Панькой еще бы себе оставили, — глуповато хихикнул Алекса, совсем оттаяв.
— Это само собой, — не раздумывая, согласился Дмитро, но немного погодя поинтересовался: — Каких таких Маньку с Панькой?
— Да я так, для складу, какая разница, Танька иль Паранька, я бы их через одну перевешал.
— Что ты так? Мне они плохого ничего не делали, даже наоборот.
— Все они дешевки. Ты разве не знаешь, за что я толстую Фроську посередь села в пузо расстрелял?.. Не говорил тебе? Брательника мово заложила, на хате у нее погиб.
— Откуда ты знаешь, что она продала его? Чекисты у таких на хате не трогают никогда.
— Тронули вот, откуда им было знать, что Трифон той ночью придет к ней. Она ревновала его шибко, грозила.
