— Костя! — ухватила за руку мальчишку Артистка. — Видишь вон у края ларька толстого дядьку? Армейская фуражка на башке еле держится…
— Та вижу, цигарка в зубах.
— Живо иди, передай ему вот этого однорогого козла и скажи: «Тетка велела бегом отнести. Дорошенку хоронят». Понял, Костя? Давай скорей! Дорошенку, черт бы его драл!
И она пошла, пошла к гомонящей толпе, веселая, улыбчивая, будто увидела разжеланнейшего человека, которого торопилась по меньшей мере обнять. Совсем рядом оказались те двое чекистов. Напарник вертел в руках часы, а Благой, видимо, приторговывал их.
«Пойте, пойте, голубчики», — во все лицо улыбалась Артистка, готовая, казалось, взвизгнуть от удовольствия, видя, что чекисты остались ни с чем — грузный Ложка вильнул за уборной и, наверняка уже выдавив со страха еще одну доску в дыре забора, выскользнул на улицу.
Артистка, поводя плечами, стала дурачиться и готова была пойти в пляс. Обнаружив в руке глиняного петушка, она приложила его к губам и, озорно свистнув «милицейской» трелью, вдруг со смехом сунула игрушку в разинутый рот блаженно стоявшего дядьки и тоненько, по-девичьи крикнула:
— Ду-ди-и! Пароход ушел!
И тут вовремя подоспел ее Микола, за руку увел на прежнее место, сказав всего одно слово:
— Баламутка!
И мгновенно улетучился из Марии игривый запал. Она поправила налезшую на глаза прядь волос и спокойно спросила мужа:
— Что Шурка-сапожник?
— Ничего. За починкой велел завтра прийти в это же время.
— И все, ничего не передавал?
— Нет, завтра, сказал.
— Ну и хорошо, — зевнула, похлопывая ладошкой по влажным губам, Мария и распорядилась: — Ты поторгуй, Микола, а мы с Костей пойдем домой.
— Ты что? Надо мне перед полной соснуть? — начал складывать в корзину товар Микола.
— Так ты и сейчас спишь, какая тебе разница. — Мария взяла за плечо Костю и живо пошла с базара.
Ей вдруг захотелось побыть одной. Отпустив Костю, она пошла в противоположную от дома сторону, за железнодорожное полотно, к пустырю, где побрякивала колокольчиком ее ненаглядная Хивря.
Темнобокая коровенка дремотно лежала под пригретым солнцем бугром, не чуя своей хозяйки, вяло присевшей вдалеке на трухлявое дерево. Было по-весеннему ярко и тепло.
После базарной суеты и минутного шутовства Марии захотелось покоя. В последнее время ее частенько тянуло к уединению, чего не случалось очень давно, можно сказать, с молодости. Но тогда, в девичьи годы, она желала одиночества от избытка нежных чувств и разумного сдерживания ласковой своей щедрости. Теперь же уединения требовала усталость.
