Японцы издавна славились умением делать куклы, похожие на живых людей, и маски, которые столь естественны, что кажутся лицами просыпающихся людей. В конце одного из фильмов главный герой надевает старинные маски на изможденные лица больных, — и они становятся счастливыми… Сладостное, необъяснимое чувство охватывает вас: здесь и волнение, и тоска, и радость, и бессильные слезы. Невозможно запомнить его, это чувство, оно непостижимо и быстротечно, словно облетающие лепестки сакуры. Лишь старинные шелковые картины да призрачные китайские пейзажи могут вскользь напомнить о нем. На каждом из них вдалеке маячат облака: перистые, они кажутся кучевыми, если отступить на шаг; подойдя слева, вы увидите их розовыми, а справа — прозрачными и голубыми. Облака — древний символ непознаваемой человеческой души. И эпизод со старыми масками ласкает души японских зрителей, нежно нажимая на уголок памяти, в котором живет древнее облако.
Звучащая за кадром струнная музыка театра Кабуки необычно и тонко подчеркивает душевное состояние героев, и казалось, что сидящим в зале зрителям можно и не знать японского языка, — фильмы ведь немые, — все равно они по–настоящему понятны и близки…
Они заставляют всех людей, на каком бы языке они ни говорили, страдать одинаковой болью и плакать от сострадания и доброты. Что–то близкое, понятное и дорогое почудилось в этих фильмах. Постойте, а не тот ли это Кинугаса, который поставил первый советско–японский фильм "Маленький беглец"?..
* * *
Хорошо бы познакомиться с самим Кинугасой! Мечта эта казалась неосуществимой: ведь Кинугасе должно быть не меньше восьмидесяти лет. Но мне посчастливилось — и на следующий день я набирал на красном телефонном диске полученный из третьих рук номер Кинугасы…
Раздался громкий щелчок, и в трубке послышался молодой голос:
— Моси–моси! Аллё!
— Позовите, пожалуйста, господина Кинугасу!
— Это я, — деловито ответил голос.
— Наверное, это господин сын господина Кинугасы?
— Нет, мой сын живет в другом месте. Это я…
Договориться о встрече оказалось просто, и в условленный день старый режиссер ждал меня у подъезда огромного отеля. Рядом с толстым, сердитым швейцаром Кинугаса казался маленьким и тщедушным. Черты лица, круглые и мягкие, делали его похожим на европейца, но орлиный нос грозно напоминал о том, к какой нации принадлежал старик. На носу красовались большие, неудобные и круглые очки, какие носили в начале века. Они наводили на мысль о том, что их хозяин неспроста продолжает столетнюю моду. Впрочем, я сразу забыл об очках, удивленный взглядом их обладателя.
