По всему пути из Германии домой их встречали восторженно и торжественно. Народ выходил на улицы, женщины плакали, высматривая мужей и братьев, но высмотреть кого-нибудь было трудно: все были на машинах и двигались очень быстро. И даже когда дорога проходила через леса, то и там их встречал народ. Многие в то время еще жили в лесных землянках.
Иван Алексеевич чувствовал себя утомленным, но не от дорожных трудностей, а от великого наплыва чувств, от женских слез, возгласов, пожеланий и цветов. Как и тогда, в финскую, они снова вошли в Ленинград ночью, но тогда было по-зимнему темно, а сейчас город был отчетливо виден. Едва только на светлом горизонте показались контуры Ленинграда, такие знакомые по книгам, картинам, фотографиям и фильмам, едва только заводские и фабричные дымы начали разрезать черными клубами пустое блеклое небо, небо без солнца, без луны и без звезд, как усталость сменилась беспокойным ожиданием. Новое чувство быстро передавалось от одного человека к другому. И хотя на весь корпус был только один человек, который помнил и Краснова и Юденича (это был командир корпуса), все сейчас думали об одном: что именно в этих местах впервые на нашей планете власть взяли трудовые руки.
Эти воспоминания были неотъемлемы от первых впечатлений. Земля здесь была повсюду вспахана и перепахана тысячами и даже десятками тысяч снарядов и бомб, слева и справа вдоль шоссе торчали предупреждения саперов: «Осторожно — мины!» Семнадцатый год был здесь плотно перемешан с годом сорок первым.
На Пулковской высоте торчали жалкие обломки — все, что осталось от астрономической столицы мира, от знаменитой обсерватории. И все же каждый человек смотрел именно туда, на вершину холма, на черные сучья, бывшие когда-то цветущими деревьями, на обугленное, развороченное жилье, мысленно сближая старые и новые дела и победы.
В Ленинград корпус вошел с развернутыми знаменами. Был пятый час утра. Город спал, освещенный блеском рассвета, ярким и холодным.
Весь следующий день люди приводили себя в порядок. Полк, в котором служил Иван Алексеевич, разместился в старых казармах. Казармы были очень удобные, светлые и чистые, но сырые. С похода солдаты спали крепко, но на следующий день кое-кто стал жаловаться на простуду.
— Чертовщина какая-то этот ленинградский климат, — смеясь, сказал командир полка Камышин Ивану Алексеевичу, и Иван Алексеевич в ответ тоже улыбнулся, поняв, что Камышину все здесь нравится, даже эта «чертовщина» — сырой ленинградский климат.
