– Вы давно мечтали о внучке?
– Оля! – сказал ей Тим. – Все. Кончайте пить. Я сейчас пойду вас провожу, поймаю тебе машину.
– А много заплатили врачам? – продолжала я свой бестактный допрос.
– Ой! Все что было! Я серебряный портсигар моего папы продала! – радостно воскликнула несчастная. – Мама лежит, но свое согласие дала. У Вербушки ведь муж погиб… На мотоцикле на дерево налетел… Торопился к нам. Был дождь. Ребенок – это единственная память о нем. Молодой прекрасный человек. Хотел девочку, назвал ее Глаша. Беременность протекала трудно.
Оля старалась не плакать.
Слезы лились у нее ручьем. Она вытирала их пальцами. Как ее дочь там, в больнице.
Тим встал.
– Оля, – сказала я как можно более участливо. – Вы хотите, чтобы ребенок был жив? Вы хотите?
– Совсем уже… ты, – наконец рявкнул Тим.
Роберта сидела в полной неподвижности.
Но Клаудия – Клаудия начинала понимать.
– Надо очень верить и хотеть, – произнесла я какой-то чужой текст.
– А… Что? Что? – с безумным выражением на лице сказала Оля. – Есть какие-то… какие-то…
– Я жду ответа. Хотите?
Господи помилуй, чистый театр.
– Как это… Я хочу, – неуверенно отвечала Оля, жалкая съежившаяся тень. – Как бы я хотела! – вдруг зарыдала она. – Девочка моя!
– Роберта, хочешь?
Роберта подняла на меня свои рыжие глаза и ответила:
– Хочу. Вольо.
– Веришь мне?
– Ну…
– Веришь мне?
Тим молчал, ни на кого не глядя. По-моему, до него начинало доходить.
Рядом поднялась горячая волна помощи, светлая, обволокла меня.
Клаудия.
– Веришь? – повторила я как настоящая актриса, с нажимом.
– Верь ей, – пробормотал Тим.
– Я верю! – давясь от слез, бормотала Оля. – Верю, верю!
– Кредо, – как-то неуверенно качнула головой Роберта. – Верю.
– Ты веришь? Роберта!
– Роберта! – мотая головой из стороны в сторону, сипло сказала Оля. – Роберта!
Как будто в этом была ее последняя надежда.
Роберта посмотрела на меня:
– Кредо.
И, как бы покашляв, сдавленно повторила:
– Кредо! Верю.
Наконец. Чистый спектакль у меня.
Завибрировал, заиграл идиотскую музыку чужой мобильник.
Где-то там, вдали, в детской реанимации, растаяло черное пятно. Так называемое П-О.
– Это… Это мой, это в сумке, – закопошилась Оля. – Где сумка… Там, на полу… Простите…
Музыка все бренчала. Удивительно не к месту.
Долго все оглядывались, смотрели под стол.
Шли секунды.
Телефон замолк. Повисла пауза.
Все растерянно смотрели, шарили глазами, нагибались.
Оля хлопотала больше всех. Она думала теперь, жива ли дочь. Движения стали резкими, нелогичными. Она хваталась за голову. Страх затопил ее, как огромная волна.
