Эжен в два протяжных приёма вздохнул, расправляясь спиной на диване, обрамляя голову руками и почёсывая её указательными пальцами.
Макс завязывал на груди шнуры плаща и шарф:
— Судя по твоей пренебрежительной пантомиме, ты вполне меня понял. Помни: ошибёшься ты — ошибусь и я.
— Вопрос, кто будет первым…
— Держись.
— Удачи.
— Дай мне что-нибудь своё — на счастье.
Эжен снял с шеи крест на цепочке. Макс взял, потом протянул левую руку, Эжен неумело ещё пожал её правой.
Видение человека, стоящего над ним, лежащим, ещё минуты полторы не уходило из эженовых глаз… Всегда можно понять, что тебе говорят, но вот почему… Позябнув немного, пожавшись под ветхим одеялом, Эжен выскочил, бросил в тлеющую топку последний кусок торфа и угольный камень, вслед ему — картонную коробку из-под пирожных; потёр над занимающимся огнём руки, поглядел в окно и только чертыхнулся мысленно: сквозь цветные стёкла невозможно было угадать ни час, ни погоду на день. Залез обратно в постель, уткнулся лбом в диванную спинку, и зажал веки.
Проснулся он на другом боку и тотчас увидел лицо Жоржа.
— Он уехал? — говорил мальчик, — Мы теперь пойдём гулять?
— Запросто, — Эжен приподнялся на локте и нашёл Полину — она сидела на стуле уже совсем одетая и расчёсывала волосы, — Вы перекусили — позавтракали?
— Нет, — ответила Полина, — мы не умеем кипятить чайник.
Утро началось. Эжен обулся, сгрёб и слил в помойное ведро всё накопившееся за сутки, взял ещё чистое и вышел на лестницу, задержался на площадке по своим причинам, потом спустился и вернулся с одним опустошённым, а другим наполненным; залил в чайник, повесил его над жалко розовеющим пеплом, поворошил кочергой, заглянул в давно нечищеный поттопок, обещал себе сегодня же выгрести золу, взял углевой ящик и снова вышел. Топливо для жильцов хранилось в одной клети под навесом во дворе. Тут Эжен смог наконец увидеть небо, роняющее скудные снежинки из высоких неплотных светлых облаков. Солнце будет к полудню, яркое, как молния, и почти такое же недолгоблещющее, а к вечеру проглянет ласковей, задержится, расцветит парижскую серость. Свой прогноз, как всегда безошибочный, Эжен поведал какому-то человеку, набирающему угля, и другому, ждущему очереди ((лопата была одна на всех)); второй был немолод, и Эжен предложил наполнить его ящик, а потом донести до квартиры. Полюбовавшись, как ловко новоявленный синоптик обращается с лопатой, полустарик поблагодарил, но отказался от дальнейшей заботы о себе. Я, — сказал, — живу на первом этаже.
