«16 августа 1997 года стартует третий Международный театральный фестиваль «Лира». В этом году в событии будут участвовать творческие коллективы из четырнадцати стран, а площадкой для встреч с современным искусством станет Национальное театральное объединение Кальви. В программе: драматические постановки, лекции для практиков и педагогов, дискуссионный клуб. Торжественная церемония открытия фестиваля состоится 16 августа в 20.30 в здании музыкального театра «Сирнос» при участии почетного гостя, префекта департамента Верхняя Корсика г-на Лорана Руссо».
Арно с утра так и не появился, поэтому Родион подсунул сложенный листок с переводом под дверь его комнаты, где стояла могильная тишина.
Оставалось еще несколько часов свободного времени, демонтаж декораций и сбор оборудования начинался лишь во второй половине дня. Сначала он хотел было подняться в городскую крепость, но ему внезапно стало скучно: то ли островные красоты начали приедаться, то ли мысль работала в другом направлении.
У него не было готового плана. Он не мог остаться в доме Ланзони, не мог продолжать пользоваться благосклонностью Арно, обретаясь в его театре, не мог и не хотел вернуться в Париж. И главное — не мог без Эвы, которая за эти несколько недель ухитрилась заполнить его собой, странным образом обесценив все его устоявшиеся приоритеты и принципы…
Устав ломать голову, Родион решил освежиться в бассейне, который очень кстати оказался в распоряжении гостей отеля. К нему вела мощеная дорожка. Вынырнув из-за густой хвойной изгороди, Родион увидел две знакомые фигуры. Они сидели на бортике, опустив ноги в воду. Точеные руки оплетали загорелый мужской торс, узкое лицо, чуть повернутое в профиль, нежно улыбалось.
— Я уже было начал тебя ревновать. Ревновать, представляешь? Впервые за столько лет. — Голос Арно звучал натянуто, но при этом не выдавал явного волнения.
— К кому?! — Эва откинула голову, небрежно поправляя ржавые волосы. — Он же мальчишка, романтичный щенок. Славный, по-своему забавный, но такой предсказуемый…
***
Косой летний дождь преобразил город в считаные минуты, опустели веранды парижских брассери, улицы и скверы. Цвет величественных зданий сделался унылым и вселял тоску. Выходить из дома не было желания, несмотря на то что тянулась уже вторая неделя его добровольного затворничества. Дружелюбный Карим, владелец соседней продуктовой лавки, пару раз заносил ему продукты и свежие газеты.
«Самая большая ложь — это неверно понятая правда»
