Армия тоже принимала участие в уничтожении вероотступов: ее артиллерия, старые вертолеты и беспилотные летательные аппараты регулярно бомбили гетто, особенно во время крупных памятных мероприятий, когда население Кодсабада толпами собиралось в мокбах и на стадионах и испытывало наибольшее возбуждение. Про налеты тоже ходили разные слухи: якобы армейские геликоптеры сбрасывали бомбы наугад, скорее над заброшенной местностью, чем над центром гетто, домами и укрытиями, а сами бомбы и снаряды якобы заряжались порохом только наполовину, они производили шум, кого-то ранили, некоторых убивали, но не более того, и тому подобное; в догадках недостатка не было. Объяснение находили в том, что, в соответствие добрым напутствиям Гкабула, Гильдия выступала за сугубо символическое уничтожение вероотступов; конечно, они отвратительные существа, грязные нечестивцы, но вместе с тем и хорошие клиенты, они уже и так пленены в своих ужасных гетто, и вполне можно сохранить им жизнь – доказывала Гильдия везде, где только могла добиться права голоса. Торговля и религия всегда могут договориться между собой – одна без другой не обходится. Отсюда можно прийти к выводу, что Гильдия подкупала армейских командиров и предупреждала вероотступов о готовящихся против них рейдах, чтобы минимизировать потери. Уравнение было сложным: Абистан нуждался в вероотступах ради того, чтобы жить, и точно так же он нуждался в их убийстве ради того, чтобы существовать.
Кодсабадское гетто не было лишено привлекательности, хотя и находилось в жутком состоянии – ни одно каменное строение не держалось вертикально само по себе, целый лес подпорок и всевозможных хомутов и стяжек, установленных как попало, едва удерживал здания в равновесии. Наваленные повсюду горы строительного мусора свидетельствовали о недавних, а кое-где и давних обрушениях, но в обоих случаях указывали на незаслуженные беды. Дети в лохмотьях играли в салочки и рылись в развалинах в поисках чего-нибудь на продажу. Грязь нашла здесь свое царство; во многих местах отбросы накапливались до уровня крыш на домах, а в других – застилали поверхность земли по колено. Закапывание мусора уже давным-давно исчерпало все свои возможности, его не могли ни вывезти, ни сжечь (в этом случае все гетто вместе с его населением превратилось бы в дым), поэтому отходы просто складывали под открытым небом, ветер разносил их во все стороны, и таким образом гетто поднималось на кучах своего же мусора. И днем и ночью царила тьма. К отсутствию электричества добавлялась блокада с ее пагубными последствиями, а также узость улиц, хаотическая городская застройка, разрушения, рев сигналов тревоги, спонтанные бомбардировки, тяжелые часы, проведенные в бомбоубежищах, и все остальное, что быстро плодится в осажденных городах. Все это омрачало жизнь хоров и здорово ее тормозило. Однако, несмотря на невзгоды, здесь ощущалось оживление, существовала целая культура сопротивления, экономика демонстрировала чудеса изворотливости; это был маленький мир, который беспрерывно вращался и находил средства для выживания и надежды. Жизнь текла своим чередом, искала новые пути, цеплялась, изобретала, шла навстречу любым трудностям и возобновлялась, насколько хватало человеческих сил. О гетто можно много чего рассказать, о его реалиях и тайнах, его преимуществах и недостатках, драмах и надеждах, но что там было на самом деле необыкновенное и чего никогда не видели в Кодсабаде, так это вот что: наличие на улицах женщин, за которыми признавался статус человеческих существ, а не бродячих теней, то есть они не носили ни масок, ни
