замотанные в ткани и всегда остающиеся под пристальным наблюдением в своих тесных комнатушках, не особенно страдали, но для мужчины красота превращалась в нескончаемую пытку. И хотя косматая борода и грубые манеры вкупе с безобразным облачением могли свести привлекательность к нулю, увы, к несчастью для Ати, мужчины его расы были безбородыми и отличались любезностью манер, которая у него умножалась юношеской робостью, вызывая у похотливых мужиков повышенное слюноотделение. Раньше Ати вспоминал свое детство как беспрерывный кошмар. Потом он перестал о нем думать, окружив эти мысли непроницаемой стеной стыда. И только в санатории, где оставшиеся наедине с собой больные дают волю низменным инстинктам, воспоминания вновь вернулись к нему. Ати страдал, наблюдая, как бедные мальчишки пытались убежать от насильников и отчаянно сопротивлялись, но в конце концов сдавались, не в силах более противостоять одновременно грубости преследователей и их коварным уловкам. Детские стоны в ночи разрывали ему сердце.
В отчаянии Ати силился понять, почему развращенность приумножается пропорционально совершенствованию мира. Он не осмеливался сделать противоположный вывод – что с ростом беспорядка добродетель не растет; ему никак не верилось, что порок является пережитком Тьмы, которая царила до того, как Аби принес с собою свет, и теперь существует для испытания верующих, чтобы они постоянно ощущали угрозу. Для любого изменения, даже самого чудесного, требуется время, поэтому добро и зло сосуществуют рядом вплоть до окончательной победы первого. Но как узнать, где начинается первое и заканчивается второе? Да и вообще, добро ведь может оказаться лишь зеркалом зла, уловки которого как раз и состоят в том, чтобы нарядно облачиться и красиво петь, в то время как в природе добра – быть покладистым до мягкотелости, а там и до предательства иногда недалеко. В Гкабуле, его второй части, стихе 618 главы 30 сказано: «Человеку не дано понять суть Добра и Зла, ему достаточно знать, что Йолах и Аби трудятся ради его блага».
Ати не узнавал сам себя; он страшился того, другого, который вторгся в его мысли, но сам с каждым днем становился все неосторожнее и смелее. Он слышал, как этот другой подводит его к вопросам и дает непостижимые ответы… и Ати его слушал, навострив ухо, умолял объяснить всё до конца. Вынужденное общение один на один изматывало Ати. Его повергала в трепет мысль о том, что его вот-вот заподозрят и разоблачат как – он даже не осмеливался подумать – безбожника. Он не понимал значения этого скверного слова: его не произносили из страха материализовать, поскольку здравый смысл базируется на вещах знакомых, которые повторяют, не задумываясь о них. Без… бож… ник – очевидно ложная абстракция, ведь в Абистане никого не принуждали верить, и его никто не пытался увлечь и завоевать, ему просто навязали поведение глубоко верующего, вот и все. Ничто в речи, манере или одежде не должно было отличать человека от типичного портрета истинно верующего – портрета, созданного Аби или неким безвестным должностным лицом, вдохновленным Справедливым Братством на идеологическую обработку. Аби обрабатывали с раннего детства, поэтому еще до наступления половой зрелости с ее неприкрытыми грубыми инстинктами он неизбежно должен был стать истинно верующим, не ведающим даже возможности другой жизни. «Бог велик, Ему нужна абсолютная покорность, Он не приемлет гордыни и сомнений» (.
