— Не надо, — положил мне руку на плечо одноглазый библиотекарь, появившийся позади. — Оно того не стоит... Пусти.
Послушался. Правда, Анастасию Ивановну я им не отдал. Пусть радуются, что живы остались, черти, спустил я их с лестницы пинком под зад!
— Почему отец? Мы раздавим их! Твоё слово и я превращу жизнь этого паренька в АД!!!
— Я сказал НЕТ! — Прогремел голос главы рода Черных в подземелье их замка. — Он силён. Магистр. Тебе не сдюжить, так что не попадайся ему на глаза. Это приказ!
— Так мы что, простим плевок этого плебея себе в лицо? — Негодовал его младший отпрыск.
— Нет, конечно, — фыркнул от возмущения Вавула Черных, бессменный глава своего рода, вот уже на протяжении трёхсот лет и первостепенный негодяй — приложив раскалённый докрасна чугунный прут к висящему на дыбе человеку, на котором уже не осталось живого места.
— Ааааа! — Закричал тот страшно, задёргался и потерял сознание, уйдя в спасительное беспамятство.
— За что ты его? — С интересом присматривался к куску мяса Бурислав, ступив в лужу крови, что скопилась под ним и, не заметив этого.
— Когда мне требовался повод? — Садистски улыбнулся сыну Вавула. — А насчёт Ворожейкиных — не беспокойся. Я обо всём позаботился.
— Расскажешь? — Взял второй прут из жаровни Бурислав и стал выжигать своё имя на бессознательном теле. Запахло палёной плотью.
— Как я узнал из своих источников — на них готовится нападение. Ещё с лета. Несколько мелких родов объединились, желая захапать их поместье.
— Но как же? — Удивился сын.
— У этих слабаков нет родословных книг. — Отмахнулся отец, поняв удивление Бурислава. — Не знают, что землю уже не отнять. Впрочем — это неважно! Я помог им. Дал денег на наёмников и парочку артефактов. Скоро бабка и её сынок отправятся прямиком в пекло, — заржал он, как ненормальный. — Бояна же будет твоей. — Взял он себя в руки. — Нам нужны её способности, так что смотри у меня! — Показал он сыну кулак, прекрасно зная его наклонности. Девушки, что уединялись с ним — жили не долго.
***
— Где ты достал деньги на этого мастодонта? — Осматривали мы мою покупку, пришвартованную к причальной мачте.
Огромный, более километра в длину дирижабль, завис в воздухе, сверкая на солнце полужесткой оболочкой белого цвета. Золотыми буквами на нём было выведено — «Лапоть», в честь домовёнка, что отдал жизнь за пассажиров. За хозяина, не замечали мы крепчающего мороза — любуясь хищным видом судна, вспоминая домового, его жертву.
