.
Январское восстание и полный провал автономистской «системы Велепольского» и «примирительной политики» великого князя Константина Николаевича[534] заставили славянофилов и Погодина кардинально пересмотреть свои взгляды. Ю.Ф. Самарин уже в сентябре 1863 г. констатировал, что «все промежуточные комбинации» русско-польских взаимоотношений «осуждены опытом» и остается только два пути: «нераздельное сочетание Польши с Россиею учреждением в первой – власти, в русских руках сосредоточенной и настолько сильной, чтобы убедить поляков в безнадежности всякого восстания» или «добровольное и полное отречение России от Польского Царства», подчеркивая при этом, что второй исход «сам по себе не заключает ничего ни невозможного, ни безусловно противного интересам России»[535]. И. Аксаков еще в августе 1863 г. продолжал считать, что было бы полезным «учреждение какого-нибудь политического Польского центра, который бы сосредоточил в себе, в видимом осязательном образе невидимую польскую общественную стихию, и упразднил ее чрезмерное развитие…»[536]. Но с 1864 г. лидер славянофильства отказался от этого проекта (во всяком случае, отложил его на неопределенное будущее) и пришел к идее «перевоспитания» поляков в рамках империи без предоставления им политической самостоятельности: «…Россия требует от Польского края только одного: теснейшей, нерасторжимой, государственной связи с Империей – единственного условия, при котором возможно спокойствие России и самое сохранение польской национальности. Ибо обрусение польского народа в грубом смысле этого слова никогда не входило и не могло входить в задачу правительства. Нелепость такого замысла слишком очевидна: нельзя же насильственно извратить этнографический факт, представляемый пятимиллионным народом с тысячью лет истории… <…> Мы требуем от них [поляков] только отрезвления, вразумления, погашения бесцельной злобы и ненависти, искреннего, здравомысленного убеждения в том, что нет иного спасительного исхода для польской национальности, как в прямодушном, честном, нерасторжимом союзе с Россией»[537]. То же мнение стал отстаивать и Погодин: «…единственное спасение для польской национальности, для польского имени заключается только в соединении Польши и России. И если Россия убедится в вашем [польском] перерождении, вашем совлечении ветхого польского человека, в искреннем обращении ваших взглядов с запада на восток, тогда весь образ действия русского правительства <…>, наверное, изменится к общему удовольствию, – и вы, и мы вздохнем спокойно»
