Занятому в течение многих лет изучением времени Филиппа Красивого, мне пришлось, дабы расположить по порядку деяния этой эпохи и разобраться в документах, рассказывающих нам о ней, делать многочисленные отступления, восходя порой к самим истокам капетингской династии и отдавая себе отчет об ее действиях. Этот труд, возможно, никогда бы не обрел форму, если бы не нынешняя война[1].
Вынужденный неожиданно заместить мобилизованного коллегу, я, естественно, выбрал в качестве предмета преподавания наиболее близкий мне период. Я рассчитывал посвятить ему два года.
Поскольку я находил некоторое удовольствие в классификации, апробировании и изложении своих идей, а многие из моих слушателей заинтересовались, как показалось, этими уроками, после событий июня 1940 г. я решил, что должен продолжить начатую работу[2]. Меня к этому побуждали и новые соображения.
В час, когда Франция казалась близкой к смерти, мне представилось благотворным посмотреть, как она родилась и как действовали те, кто направлял ее первые шаги. Живительный труд! Чем больше я привязывался к нему, тем больше я проникался надеждой. Конструкция, фундамент которой был так тщательно, так разумно установлен, не может познать полного разрушения. Таковы античные памятники, над которыми высятся новые строения. Кроме того, работая над этой историей, я надеялся, что, читая меня, возможно, люди испытают то же, что испытывал я. И, если они будут черпать в ней ту же уверенность в судьбах нашей страны, мне не жаль своего труда. И даже если бы эта книга не нашла читателей, которых заслуживает, по крайней мере, моего бесстрашного издателя, она была для меня в течение двух лет верным товарищем, поддерживающим в испытаниях, добрым самаритянином, который напоит, когда душа возжаждет надежды.
Я вовсе не хотел писать историю Франции с 987 по 1328 гг., еще меньше историю Европы. Я лишь попытался определить в ней, какие действия государей первой капетингской династии были предприняты для созидания нашей родины, в какой мере эти действия способствовали созданию Франции.
Я написал эту книгу не только с любовью, но и со спокойствием. Я совершенно не занимался вопросами внешней политики. Я не боялся, что мой патриотизм повлияет на мою манеру изложения фактов. Речь идет о временах очень отдаленных, чтобы мешали предубеждения, которыми можно преисполниться бессознательно, когда занимаешься более близким к нам периодом.
