Вернуться в сказку | страница 95

Мальчик поднялся с кресла, слуги, которым эта же горничная подала знак рукой, взяли в руки книги, одежду, приготовленные для их юного хозяина, и вышли из комнаты. Их примеру последовал и сын леди Траонт, всё так же бегающей за братом.

Усевшись в карету, Седрик первым делом проверил, все ли из его вещей на месте. Вещами считались самые любимые игрушки и книги, которые ему мама позволяла брать самому в руки и даже переносить в свою комнату.

— Пока, мама! — крикнул ребёнок уже из кареты, заранее для него приготовленной, когда та тронулась с места.

Только в этот момент герцогиня опомнилась, пихнула брата ногой в бок, отчего тот буквально съёжился, подбежала к окну и стала остервенело махать сыну вслед.

Уже после, думая над тем, почему она не заметила, как её маленький мальчик вышел из комнаты и сел в карету, женщина выпила рюмочку коньяка и, посмотрев на Теодора, снова превращённого в кактус с глазками, тихонько всхлипнула и произнесла:

— Как же дети быстро взрослеют! Вот ещё совсем недавно я отправляла в школу тебя, а теперь… А теперь отправляю туда же своего сына… Как же летит время!

Кактус хотел бы возразить, но не смог: ни рта, ни связок у него не было и в этот раз…

Ее глаза чернее неба зимою,

А руки тонки, словно ласточки крылья,

И голос звонкий, как стекло ледяное;

Она идет и не касается пыли…

Она глядит на меня —

И взгляд, как солнце, горит,

Она кричит — убегай!

А я ей шепчу — погоди…

И дни летят серой пеленой;

Жизнь пуста — без нее одной;

Жизнь идет, как в глухом плену —

Тень чужая крадется по сну…

Я мчался бешено по мерзлой дороге,

Шварцкольм уж близко, свечи в кирхе сверкают,

Но снова мельница — стою на пороге,

В моей душе надежда вмиг умирает.

Магистр смеется опять —

Черно его колдовство;

Ты можешь вечно бежать,

Но снова встретишь его!

Другого не было нам пути —

Лишь ей самой к колдуну прийти,

Узнать меня без имен и лиц,

Средь других, обращенных в птиц!

В обличье воронов теснились мы вместе;

Она вошла — звездою с неба упала;

Я пятым был на том проклятом насесте;

Она смотрела — только не узнавала!

Магистр смеялся над ней:

«Ну хоть кого укажи!

Но ошибиться не смей —

Тогда отдашь свою жизнь!»

Магистр смеялся — она рыдала.

И той же ночью ее не стало

На омута илистом дне уснула

И лед обратился ей в одеяло.[4]

Отчего-то Мария проснулась посреди ночи. Такое случалось с ней редко. Нет! Конечно, были ночи, когда она не ложилась вовсе. Но просыпаться… Просто так… Без будильника, да ещё и ночью… Нет! Такого либо не было вообще, либо случалось так редко и так давно, что принцесса не помнила этого. Обстановка показалась ей не слишком знакомой. Это были старые стулья, на которые нельзя было садиться без опаски: выглядели они так, будто вот-вот развалятся, — две старые кровати, на одной из которых лежала она, Мария, а на второй — та странная девушка, которую она назвала русалочкой. Где-то посреди комнаты лежал ещё и какой-то уже немолодой человек, плохо известный девушке. Наверное, это он предложил им остаться у него на ночлег. Что же… Неплохо…