— Алло, — сказал Ремин, закрывая дверь кабинета.
Молчание, только кто-то тяжело дышит в телефон на той стороне реальности.
— Это ты? — голос Гурского был очень тих и непохож на его привычный грубоватый и развязный тон, каким бармены обычно разговаривают с выпивохами-завсегдатаями. Ремин остановился у стола, не зная, садиться ему или нет.
— Я видел его, — прошептал в трубку Гурский, и наступила абсолютная тишина, даже дыхания не стало слышно. Сердце Ремина вело себя спокойно, но, может быть, это было затишье перед ураганом. Он положил портфель на стол и решил сесть, не откидываясь на спинку, как сделал бы, если бы собеседником был кто-нибудь из деловых партнеров. В трубке опять послышалось тихое дыхание и какое-то потрескивание.
— Кого видел? — спросил Ремин как можно спокойнее. Портфель лежал на самом краю стола, и он аккуратно поправил его, теперь его внутренний перфекционист стал доволен.
— Крылова, — прошептал Гурский. — Живого.
Эта неожиданная рифма прозвучала неуместно и глупо, как оргастический стон во время литургии. У Ремина резко зачесался левый глаз, он принялся с остервенением тереть его, слушая в трубке хриплое дыхание Гурского.
— Он приходил вчера, — тихо сказала трубка, — пытался залезть в дом, а потом исчез.
Зудящий глаз — неотъемлемый элемент реальности. «Глаз чешется, значит, я не сплю», — думал Ремин. В коридоре послышались шаги, хлопанье двери. Еще какая-то ранняя пташка прилетела к кормушке.
— Это был не он, — сказал Ремин. — Тебе показалось.
Ему очень хотелось быть спокойным и уверенным в себе, сильным и бесстрашным. В трубке раздавалось что-то похожее на сдавленное всхлипывание. Раньше Гурский не производил впечатления человека, способного на такое проявление чувств. Ему страшно, злорадно подумал Ремин, пусть побоится. Раньше бояться приходилось самому Ремину, рисковать, мошенничать и скрывать свои действия, а Гурский работал на подхвате, обеспечивал поддержку, не подставляясь под удар. Это новое злорадное чувство подавило в Ремине страх перед перспективой столкнуться с потусторонним лицом к лицу. Конечно же, он не признается Гурскому в том, что видел у себя вечером на террасе.
— Это нервы, — сказал Ремин как можно спокойнее, как будто нервы — это просто маленькие докучливые насекомые вроде клопов.
— Это он, — сказал Гурский, — я узнал его. Это мог быть только он.
— Ты видел его лицо? — Глаз опять нестерпимо зачесался, словно один из клопоообразных нервов забрался под веко.
