Александр промолчал. Он не любил и побаивался людей, говорящих расхожими формулами.
— Польше никак нельзя без урожая. Вы думаете, там кончилось? Ничего подобного. Любой хозяйственный срыв вызовет новую волну забастовок. Опять вводить военное положение?
Снова Александр не ответил. Никак не верилось, что в этом огромном, пустом, завороженном белизной и холодом пространстве могут гореть какие-то страсти.
— Вы далеко едете? — переменил сосед тему разговора.
— До Ганновера. Там пересадка.
— У меня тоже в Ганновере пересадка.
— А потом куда? — Александр было обрадовался: все-таки не один в чужом городе, в чужой стране. Его почему-то страшила именно эта пересадка в Ганновере, где надо было ночью дожидаться поезда на Ольденбург и где, как ему наговорили еще в Москве, нет никакого зала ожидания.
— Мне на Гёттинген. А вам?
— Мне в другую сторону.
— Жаль. А то ведь меня встретят на машине, вместе бы и доехали.
— Не судьба.
— Не судьба, — усмехнулся сосед. Улыбка у него была какой-то странной, кривобокой, словно он собирался заплакать. — В командировку?
— По приглашению.
— Родственники?
— Просто знакомые.
Сосед с интересом посмотрел на него.
— К знакомым не больно-то пускают. Нахлопотались?
— Было дело.
— Если всех ко всем пускать, кто кого ни позовет, это что же будет?
Александр пожал плечами.
— Добрососедство будет, — не дождавшись ответа, сказал сосед. — Доброжелательство будет, о котором у нас так много говорят. Недоверие всегда рождается незнанием, не так ли?
— Похоже, что так.
— А у нас не больно-то поощряется, чтобы люди общались на личностном уровне.
— Кому надо, наверное, общаются, — осторожно сказал Александр. Теперь его пугал этот человек. Кто знает, чего он хочет? Может, нарочно выспрашивает, чтобы потом поймать за язык. Сколько дома предупреждали, особенно жена: «Не болтай лишнего, заграница она и есть заграница, там в два счета заговорят, а потом спровоцируют». — «Кому я нужен!» — отмахивался он. А жена все свое: «Ты такой неосторожный, такой доверчивый…»
Он откачнулся от окна, потянулся.
— Теперь самое время поспать.
Подумал: «Ну его к дьяволу, этого соседа».
Постучал в дверь купе и вошел, не дожидаясь, когда откроют изнутри. Соседка — толстая яркая женщина — сидела на своей нижней полке и плакала. Ее в Бресте особенно трясли таможенники, заставляли выворачивать чемоданы, и теперь столик, и пол, и вся ее полка были завалены вещами. Ехала она к каким-то своим родственникам в Париж. Вчера в Москве, когда садились в поезд, провожавшие ее здоровенные ребята натаскали в купе коробок, свертков, чемоданов, вызвав в душе Александра глухое раздражение: и так купе тесное, а теперь и вовсе не повернешься. И он, не без злорадства перешагнув через нагромождения вещей, забрался на свою верхнюю полку с твердым намерением уснуть и не видеть ничего этого.
