Мисс Вэн подвинула столик к открытому окну и села перед ним, поставив свечку возле себя, а изорванную книгу положив перед собой. Ни малейшее дуновение не заставляло мелькать пламя свечи, не касалось золотистых волос молодой девушки.
Прохожие на противоположной стороне улицы — их было уже мало в это время — глядели на освещенное окно и видели прелестную картину при тусклом блеске одинокой свечи — девушку, спокойную своей юностью и невинностью, наклонившуюся над книгой; ее светлое кисейное платье и золотистые волосы слабо виднелись при тусклом огне.
Стук колес и крики кучеров раздавались вдали на бульварах и на улице Риволи, делая тишину еще заметнее на Архиепископской улице. Время от времени и по этому тихому уголку проезжал экипаж, тогда Элинор Вэн поднимала глаза от книги, едва переводя дух, с нетерпеливым ожиданием надеясь, что, может быть, отец ее возвращается в этом наемном экипаже, но он проезжал мимо, и стук его колес смешивался с отдаленным стуком колес на бульваре.
Часы вдали били четверти. Как продолжительны казались эти четверти! Конечно, Поль Феваль был очень интересен. На этих запачканных страницах рассказывалась ужасная тайна о двух утопленных молодых женщинах, вероломно брошенных в реку, осененную ивами. Но мысли Элинор не были устремлены на эти страницы. Уединенная река, печальные ивы, утопленные молодые женщины, злодей — все это смешивалось в ее тревожных мыслях вместе с ее отцом и увеличивало унылую тяжесть ее беспокойства.
На страницах романа Феваля попадались иногда плохие гравюры, и Элинор представлялось, будто злодей, изображенный на этих гравюрах, походит на угрюмого незнакомца, который пошел вслед за ее отцом и французом к Сент-Аптуанской заставе.
Она воображала это, хотя едва рассмотрела лицо этого молчаливого незнакомца. По-видимому, он нарочно отворачивался, и Элинор видела только мельком черные глаза под тенью его шляпы и черные усы. Всегда есть что-то таинственное и неприятное в идее о том, что от нас скрывают что-нибудь, как бы ничтожно и незначительно было это. Элинор Вэн тревожилась все более и более, по мере того как проходили медленно часы, и живое воспоминание о лице молчаливого незнакомца, которое она видела мельком, начало мучить ее.
«Физиономия его недобрая, — думала она. — А то воспоминание о ней не тревожило бы меня до такой степени. И как он был груб, француз мне не очень понравился, но по крайней мере он был вежлив. А тот другой был очень неприятен. Надеюсь, что он не из друзей папа».
