На его ЭКГ было страшно взглянуть: гипертрофия всех отделов сердца, двухпучковая продольная плюс первой степени поперечная блокады сердца.
И вот попадает Пастернак в кардиологию с нестабильной стенокардией. Лечащий врач у него – недавно принятый молодой доктор, только уволившийся из армии, без достаточного кардиологического опыта (сейчас это уже действительно классный специалист, прошедший солидные специализации и много лет проработавший, а тогда опыта – мало, а гонору – много), с врачами «скорой» разговаривал «через губу». Правда, Матыцкий с него быстро спесь сбил. Привозит как-то Матыцкий больного с осложненным инфарктом, два часа провозившись с ним на вызове и вытащив с того света. Спускается этот доктор, смотрит ЭКГ вверх ногами и говорит: «Что-то я здесь никакого инфаркта не вижу». Это при больном, родственниках, сестрах приемного покоя, фельдшерах «скорой».
А Матыцкий спокойно ему отвечает: «А чего же вас тут держат, если вы даже этого не видите».
Ну вот, звонит мне как-то вечером Пастернак: «Марк, шо-то у меня перебои какие-то пошли. Может, мне анаприлинчик принять, чи шо?» Говорю: «Откуда я знаю, что у тебя, не видя ни тебя, ни ЭКГ? Ничего сам не принимай! Обратись к дежурному врачу». «Фе, шо эта шахиня может понимать! Так ты приедь, посмотри, помоги». « Как я приеду в чужое отделение оказывать тебе помощь? Ты в своем уме? Это грубейшее нарушение субординации». «Так принять анаприлинчик?» «Нет, обратись к дежурному врачу». Повесил трубку. Через полчаса опять звонок: «Шо-то мне совсем хреново. Если не приедешь, я двину кони». Положение дурацкое: ехать нельзя, не ехать тоже нельзя – коллега просит. Поехали на свой страх и риск, тишком-молчком прокрались, сняли ЭКГ. Поперечная блокада перешла во вторую степень. Анаприлинчик его бы убил. Если блокада будет прогрессировать, третью степень он вряд ли переживет. Иду к дежурному врачу, многократно извиняюсь, вместе смотрим историю болезни, назначено три препарата, угнетающих проводимость. Электрокардиографист в заключениях пишет изо дня в день: появились эпизоды атриовентрикулярной блокады второй степени, на что лечащий врач – ноль внимания. Договариваемся с дежурным врачом об отмене этих препаратов, проведении детоксикации, назначении антидотов. Но сидеть у постели Пастернака я не могу – я на работе. Уезжаем. На душе неспокойно – как там? Ночь бешеная. Вызовов полно. Никто не спит. В 2 часа ночи между вызовами звоню в ординаторскую кардиологии. Телефон не отвечает. У них есть еще один, но я не могу его вспомнить. Рядом крутится молодой врач, обожающий розыгрыши, Андрей Емельянов. «Андрюша, напомни другой номер кардиологии». Он называет. Звоню. Долго не отвечают, наконец, заспанный женский голос говорит: «Алло!». «Танечка (имя дежурного врача), как там у нас дела?». В ответ слышу родной до боли голос: «Утром придешь, разберемся, что у тебя за дела с Танечкой в 2 часа ночи». Звонил себе домой. «Андрей, ну как ты мог!» Он смеется: «Я же не виноват, что вы такой склеротик, что собственного телефона не помните!»
