вызывающие ее события произойдут, хотя и необязательно они будут именно теми и тогда, которые и когда в действительности произошли. Он также утверждает, что (3) после 1750 или, возможно, 1770 года было уже невозможно ничего сделать, чтобы предотвратить революцию. Хотя после Токвиля остались заметки для второго тома, в котором он намеревался описать революцию так, как она
в действительности происходила, можно возразить, что если он успешно установил (1), (2) и (3), то в дальнейших шагах нет необходимости. Проблема такого рода рассуждений в том, что в случае многих интересных для социальных наук вопросов (и в отличие от примера с раком) такие утверждения, как (1), (2) и (3), очень трудно обосновать непредвзятыми методами
[21]. Более сильный аргумент можно получить, если подобные события произошли в одно и то же время независимо друг от друга, что наводит на мысль, что они витали в воздухе. В качестве примера можно привести одновременные открытия в науке.
В-четвертых, каузальное объяснение следует отличать от рассказывания историй (storytelling). Подлинное объяснение передает то, что произошло в том виде, в каком оно произошло. Рассказать историю – значит объяснить то, что произошло, так, как оно могло произойти (и, возможно, произошло). Научные объяснения, как я ранее отмечал, отличаются от рассказов о том, что должно было произойти. Теперь же я заявляю, что они отличаются и от рассказов о том, что могло произойти. Это утверждение может показаться банальным или странным. Зачем кому-то выступать с чисто гипотетическим изложением событий? Уместны ли такие спекуляции в науке? Ответ: да, но не следует путать их с научным объяснением.
Рассказывание историй может подсказывать новые, то есть экономные, объяснения. Предположим, что кто-то утверждает, что самоотверженное поведение или стремление оказывать помощь являются решающими доказательствами того, что люди не всегда руководствуются эгоистическими побуждениями, а эмоциональные поступки – решающими свидетельствами того, что не все действия рациональны. Можно сделать вывод, что есть три не сводимые друг к другу формы поведения: рациональное и эгоистическое, рациональное и неэгоистическое и иррациональное. Характерное для серьезной науки стремление к экономии должно заставить нас усомниться в таком взгляде. Разве не бывает так, что люди помогают другим в расчете на вознаграждение, а приступы гнева, напротив, помогают им добиться своего? Рассказав историю о том, как рациональный эгоизм
