Сейчас, десятилетней, всё чаще ловила отголоски смутных воспоминаний. Иногда казалось, что всё происходило на самом деле, иногда, что это выдумка, следствие перенесённых страданий. Почти каждую ночь в мои сны приходили странные звуки, картины огромных домов, странные повозки, обрывки разговоров. И что самое удивительное, во сне было понятно всё, а вот утром, как бы я не пыталась рассказать любопытным братьям, что мне снилось, язык путался, как и мысли. Оставалось пытаться изобразить хоть что-то прутиком на пыльной дороге. Мои «выдумки» здорово веселили братьев, и у нас даже стало традицией каждое утро бежать на улицу, чтобы рассмотреть мой очередной «ночной шедевр».
Но были и другие сны. Страшные. От которых хотелось поскорее проснуться и никогда больше не засыпать. Ими я могла поделиться лишь с мамой или отцом. В такие ночи родители сами будили меня и забирали в свою комнату, обнимали с двух сторон и долго рассказывали, как они меня любят и никому не дадут обидеть.
В день своего появления в новой семье, я почти ничего не могла рассказать о прежней, даже имя мама Ливель дала мне новое, более звучное и красивое. Сиреми! Нежная! Впрочем, старое я смутно и тогда помнила, так как до одиночества и блуждания по чужому лесу чаще всего слышала: «бестолочь», «немочь бесполезная» да «что б ты сдохла, дармоедка». Образы настоящих родителей не разу не всколыхнули мою память, а вот злую тётку и её «добрых» деток, наверное, не забуду никогда. Да и как можно забыть, что тебя не раз пытались сжить со свету, то подстраивая несчастные случаи, то избивая до полусмерти, или же, что бывало чаще всего, моря голодом. Как я, двуликая, оказалась в обычной человеческой семье, оставалось для маленькой девочки загадкой, тем более, что какое-то время «злая тётя» просила называть её мамой, при этом брезгливо кривя губы.
— Как?! Ну, как у Иммарила могла родиться совершенная пустышка?! — часто восклицала она.
Что значит «пустышка», я тогда не понимала. Это сейчас, когда мой внутренний зверь начал просыпаться, согревая изнутри словно солнышко, те слова, хоть что-то стали значить. Мама Ливель давно объяснила, что я немножко не такая, как вся наша семья, что когда-нибудь я смогу изменяться, становиться зверем, пока не понятно каким. На вопрос, не страшно ли это, мама смеялась, чмокала меня в нос и говорила, что так я стану сильнее и красивее. И я ей верила.
Отец же по своим каналам так и не выяснил, кто я и откуда. Ни в одном приграничном поселении, да и у двуликих, дети не пропадали. Отец на это долго хмурился и качал головой, говоря, что всё это странно. Лишь спустя пару лет один из мужчин посёлка, путешествующий с караваном торговцев, услышал в одном из придорожных трактирчиков интересную историю, а затем пересказал её отцу.
