Читателям, конечно, известно, в каких случаях высокопоставленные чиновники бросаются выполнять указание «с чувством глубокого удовлетворения» полученной оплеухой... Новоявленный воевода приказал собрать хотя бы по горсти овса, пшеницы или отрубей. И старейшины — опять радостно — это «снискаша» (можно не сомневаться, что в собственных кладовых, где к сусекам во все времена почему-то прилипало больше, чем у прочих обывателей). Старец сперва повелел женщинам приготовить «цежь, в нём же варять кисель», затем выкопать колодец, поставить туда кадь и налить её доверху. Вырыли таким же манером и второй колодец, опустили кадь и кинулись искать мёд. Нашли (что уже неудивительно) целое «лукно», припрятанное кем-то в «княжи медуши» — местном государственном медохранилище (понятно, кто был туда вхож). Счастливо обнаруженный питательный продукт (я уверен, что при необходимости нашлось бы и ещё другое-третье лукошко) было указано «розсытити», а сытой наполнить свободную кадь. Наутро белгородский мудрец «повеле» отправить делегацию голодных земляков к печенегам и пригласить их посмотреть, «что ся деет в граде нашем». Печенеги обрадовались, думая, что белгородцы собираются сдаваться, и, взяв талей (заложников), отправили в крепость «лучших мужей». Но там печенежских «любознательных» принялись стыдить. Ну где, спрашивают, у вас головы? Неужели вы надеетесь перестоять нас? Да стойте хоть десять лет! «Имеем бо кормлю от земле. Аще ли не веруете, да узрите своима очима». Печенегов привели к колодцам, ведром зачерпнули доказательства, отведали сами киселя с сытой и предложили гостям. Изумлённые кочевники попросили и с собой, иначе им не поверят. Добродушные от постоянного изобилия горожане (видимо, для общения отобрали кого-то из тех, кто держал оборону возле княжеской медуши) охотно удовлетворили их просьбу, а через несколько дней степняков простыл и след. Так закончилась операция под кодовым названием «Белгородский кисель».
Конечно, летописец узнал о ней из народного предания, и некоторые читатели, вероятно, сочтут всю эту историю выдумкой. Это их дело. Автора же огорчает другое. Главный герой столь любопытной детективно-поэтической повести остался безвестным. Хотя он заслуживает куда большего уважения, чем, к примеру, Блуд или Анастас. Но, видно, древние историки исходили из убеждения, что истинная добродетель чуждается суетной мирской славы. Можно лишь попытаться набросать несколькими штрихами социальный портрет спасителя Белгорода.
