Саймон воздевает руки.
– Нет, не знал.
Он явно подбирает слова.
– Слушай, я в курсе, что ты не любишь людей, но это не значит, что надо радоваться, если…
– Если кто-то предпочел провести год в ледяной тундре, изучая опасных и злобных животных, вместо того чтобы жить в одной комнате со мной?
Саймон грустнеет.
– Да. Но дело же не в том, что она знала тебя… и отвергла. Она просто воплощает свою мечту, ну или что-нибудь такое.
Мы сидим молча, и наконец мне становится так неудобно на твердой кушетке, что я встаю и подхожу к двери комнаты, где могла бы жить моя соседка. Я прислоняюсь головой к косяку и принимаюсь рассматривать пол.
– Жаль, что я не люблю людей. И, наверно, не стоит искренне радоваться, что я буду жить одна.
– Всё нормально, я понимаю, – мягко отзывается Саймон.
– И мне жаль, что я такая пессимистка.
– Это я тоже понимаю.
– И что… – Я не могу подобрать слова. – Короче, мне просто жаль. Я думаю, что ты совершил ошибку. Со мной.
Я впервые говорю вслух то, о чем думала несколько лет. Не знаю, почему это вырвалось именно сейчас, но, честно говоря, я много чего не знаю.
Краем глаза я вижу, что Саймон встает и поворачивается ко мне. Мягко, но очень уверенно он произносит:
– Нет. Я совершенно точно не ошибся.
Поскольку он хорошо меня знает, он не ожидает объятий или иных эмоциональных проявлений. Я доверяю Саймону, в том числе потому, что он уважает мои границы. Он в курсе, что пылкая сердечная привязанность – это не мое.
И люди.
И доверие.
– Но в чем лично я уверен, – продолжает Саймон, – так это в том, что ты обещала мне обед.
И мы идем в маленькое греческое кафе, расположенное в одном квартале от кампуса, и заказываем какое-то дикое количество еды. Я почти всё время ем и мало говорю, но Саймон умудряется сделать молчание не таким уж неловким.
– Интересно, какая она, – бормочу я в промежутках между глотками.
Я пытаюсь представить впечатления нормальной студентки – замечательную, шикарную соседку и себя, которой искренне нравится то, что происходит. Я два года прожила в общежитии и, что неудивительно, ни с кем не подружилась. Разумеется, это моя вина.
– Может, она клевая. Может, мы бы сошлись.
Саймон откашливается. Он-то знает, сколько у меня тараканов.
– Но, – спокойно продолжаю я, – самая большая любовь ее жизни – это, очевидно, леопардовые тюлени. А поскольку меня они приводят в ужас, мы бы, вероятно, всё равно не сумели подружиться. Так что это к лучшему.
Мне становится грустно, и я сосредоточенно принимаюсь доливать в бокал минералку.
