Среди заводных игрушек появились тогда в России настоящие «механические картины». В музее игрушки в Сергиевом Посаде хранятся их образцы.
Одна из «картин» называется «Праздник в швейцарской деревне».
Когда заводишь этот праздник, начинает звучать музыка; на террасу хорошенького домика выходят гости и начинают танцевать; распахиваются окошки в соседних домах, из них выглядывают люди. С ветки на ветку перелетают птицы…
Точно не известно, какие «механические картины» были у Петра Федоровича, но, разглядывая «Праздник в швейцарской деревне», так легко представить, с каким болезненным восторгом вглядывался он в механически размеренную жизнь, совершавшуюся под стеклянным колпаком…
Не эти ли игрушечно выверенные перемещения и казались ему идеалом, к которому должно привести неупорядоченную жизнь свалившейся на него империи?
С каждым месяцем Петр Федорович все более становился ребенком. Забывая о своем возрасте, о своем положении в государственной иерархии, вскоре после свадьбы с Екатериной он вдруг увлекся игрой в куклы, которых выписывали для него из Европы, Китая и Индии.
Целые представления устраивал он с этими куклами.
А реальная жизнь если и занимала его внимание, то всегда нелепо и странно…
Известен случай, когда, играя с куклами, Петр Федорович вдруг услышал голоса из-за двери, что вела в помещения императрицы Елизаветы Петровны. Дверь эта была наглухо закрыта, и великий князь только сейчас и обратил на нее внимание. Он немедленно притащил коловорот и начал сверлить дырку. В соседней комнате сидели императрица и гетман Разумовский, а на гетмане — какой восторг! — был не мундир, в котором Петр Федорович привык его видеть, а стеганый атласный халат.
Открытие настолько восхитило будущего императора, что он — а ему было уже больше двадцати лет! — немедленно собрал прислугу, чтобы она тоже могла полюбоваться на тетеньку и полураздетого гетмана…
«Великий князь, — ядовито заметила его супруга, будущая императрица Екатерина Великая, — по природе умел скрывать свои тайны, как пушка свой выстрел, и, когда у него бывало что-нибудь на уме или на сердце, он прежде всего спешил рассказать это тем, с кем привык говорить, не разбирая, кому это говорит…»
И с каждым днем неудержимо развивалось в Петре Федоровиче нелепое, детское хвастовство. Во время официального обеда с посланниками он начинал вдруг рассказывать, как еще при жизни отца, командуя отрядом, разгромил врагов, вторгшихся в Голштинию.
