— И что, по-твоему, я должна сделать? Смириться? Этого ты ждёшь от меня, Торн Фальконэ? Что я стану одной из тех примерных жён, о которых говорится в Святых Свитках? Всё прощающие, живущие для других, на них мужья готовы молиться, но ночи проводят с другими? Такой ты видишь меня, да? Мудрой, способной на самоотдачу, готовой ради всеобщего блага отказаться от всего, и в первую очередь от того, что делает женщину женщиной — желания быть любимой и единственной? Мне, в отличие от тебя, плевать на корону. Я выброшу её и не пожалею! Но я хочу любить и быть любимой. Хочу смотреть в глаза близкому человеку и верить ему. Знать, что он не лжёт, не интригует против меня, не использует. Я слушаю тебя сегодня и не знаю, чему верить. Знал ли ты, не знал? Сам лжёшь или был обманут? Но я своими глазами видела, как ты берёшь другую женщину на нашей кровати. И ты ошибаешься, думая, что я стану с этим мириться.
Лицо Торна заострилось, сделалось хищным, как у нахохлившегося орла.
Впервые Гаитэ заметила в нём сходство с Сезаром. У того часто возникало такое же выражением на лице перед тем, как он перерезал противнику глотку.
— Ты ошибаешься, моя дорогая, если думаешь, что у тебя есть выход.
— Выход, Торн, есть всегда, — спокойно возразила Гаитэ.
— Ты моя жена. Моя королева. И чтобы ты себе не придумала, я никогда не был к тебе жесток. Твоя обида пройдёт. Ты успокоишься и поймёшь, что я прав.
— А если не пойму?
— Тем хуже для нас обоих. Я пришлю к тебе фрейлин. Они помогут тебе раздеться.
Торн вышел, оставив Гаитэ в состоянии тихой ярости.
У неё было такое чувство, что она стоит перед каменной стеной. Ни обойти, ни перелезть. Что остаётся? Остаётся взорвать её к чёртовой матери!
Если бы Гаитэ была собственной подружкой, а не самой собой, она бы постаралась отговорить себя от принятого решения. Это было не просто рискованно — это было глупо. Безответственно. Так близко к крайностям, которых она взяла за правило избегать.
«Если я не найду в себе силы сделать это сегодня, я не сделаю этого никогда», — сказала себе Гаитэ. — «Я снова и снова буду искать оправдание своему бессилию и своему нежеланию действовать. Получится, что в итоге Торн окажется прав — я смирюсь и стану тем, кем он желает меня видеть. Почему мы боимся делать новый шаг? Что-то коренным образом менять в жизни? Почему неизвестность страшит нас, завораживает, лишая сил, как взгляд удава завораживает мышь? Даже оставаясь на старом, хорошо известном месте, мы всё равно подвержены переменам, что точат и изменяют всё вокруг, включая нас самих? Упущенная возможность — это грядущий ад, выкованный из сожалений о том, что шанс был дан впустую. Действовать нужно сейчас, пока никто от тебя этого не ждёт. Завтра будет поздно».
