Татьяна послала вместо себя Тамарку на дойку, чтобы самой убраться по-воскресному, напечь лепешек. С нею это редко случалось — не любила, чтобы кто-нибудь подменял ее на скотном. Да и домом мало интересовалась. Впрочем, Степан замечал, нравилось ей в иное воскресенье напечь блинов, а то и пирогов, усадить круг стола семейство и глядеть, как они едят в пять ртов, слушать их разговоры, вставлять словечко и дивиться, какие умные и смышленые у нее дети, как сумели они с отцом поднять их…
Пасмурное и невзрачное лицо ее расправлялось, светлело, она алела от похвалы пирогам или от каких-то своих переживаний и напоминала Степану Таньку-кирпичницу, месившую красными голыми ногами глину, весело огрызавшуюся на парней, а по вечерам у кого-нибудь за картами вот так же алевшую от их со Степаном Бокановым шуток.
С соседом Степкой Бокановым они вместе с малых лет, и нельзя сказать, что велась промеж них дружба неслыханная, а так уж пришлось по соседству — бегали два Степки на реку и в лес, ходили два Степана «на улицу», стреляли по пороше зайцев, и вдруг объявилась кличка: «Степан Синий — Степан Красный». С войны Боканов вернулся без руки — стали его чаще называть Степаном Безруким, за глаза, конечно. А звание «Синий» дожило до пятидесяти двух годов Степана Леднева. Да и ребят его «Синими» кликали — вроде фамилии стало.
— Степан, чумной, электродойка-то в Редькине не гудит.
— Гудит, не суетись.
— Ну как же, это у тебя в ушах гудит. К докторам бы съездил — все лучше, чем холстовских баб обслуживать. Я давно слышу — не гудит. И «Кубань» небось проехала, толстомордый-то и мимо просадит.
Митька Пыркин был охальник и не дурак выпить, а поскольку приходился сыном главному агроному совхоза, никого не боялся, так что насчет Тамары Татьяна беспокоилась.
— Ну и что? — прикрикнул Степан. — У нее на Центральной товарок тьма, а сегодня воскресенье, станет она мотаться взад-вперед!..
— И то, может, так. А я прислушиваюсь — в Редькине давно отдоились. Ну да, пока перемоет все, пока молоко сдаст…
Когда в Редькине включалась электродойка, ровный гуд доносился до Холстов. Гудит в Редькине — значит, доят во всех отделениях.
У двора затарахтел двигатель, и синий замызганный Юркин громыхало подмял луговину шинами в человеческий рост.
Дверь рванулась так, что все повернули головы.
— Валерка где?! — крикнул Юрка, придерживая отдувавшуюся пазуху.
— Чего? — Валерка, длинный, круглоголовый, с отвисшей толстой губой, на ходу натягивал синие тренировочные штаны.
