Она повернулась и пошла.
— А мы сами с усами! — запоздало крикнул он и тоже повернул в проулок к дому.
И только шагнул, как остановился — такая кругленькая, купастенькая стояла ивушка перед ним, распаковавшись всеми остренькими листочками и колкими сизыми шишечками-сережками. Степан даже ухмыльнулся — нет, видно, не вся жизнь вышла, и ничего еще не кончилось.
В ветлах и липах над его домом прибито до полутора десятков скворечников, и в каждом вертелся жилец. А над ними все держался рыхлый лик луны.
Серега Пудов говорил, ученые мужики дерутся, спорят, есть ли народ какой на других планетах. Будто бы нет, а будто бы и есть — в других даже галактиках.
«Вот бы дожить, — подумал Степан, — пока доспорятся и наладят связи — ведь когда-нибудь это случится обязательно…»
3
Степан распояской, босиком ходил по избе, вздыхал, потирая обеими руками грудь; опершись о подоконник ладонями, пригнувшись, смотрел поверх кудрявой фуксии, изукрашенной цветками в растворенное боковое окно вдоль деревни. Все лужайки подернулись солнечным одуванчиком, к концу июня, погоди, побелеют, притухнут и вид улицы не будет столь весел. За дворами и всюду, где только не вспахано, землю залила куриная слепота и лютик, в палисадниках качала белыми, лиловыми букетами сирень, и в окно шло духовитое, с горькотой тепло. Всего несколько дней, как установилась погода, и техника Бориса Николаевича пошла в ход — глухое устойчивое урчанье слышалось с самого утра. Юрка работал и в субботу и в воскресенье — когда и заработаешь, как не в посевную. Да и времени много упущено из-за дождей.
Плотники по субботам и воскресеньям не работали — у них весь год одинаковая страда, тем более что шифер совхозные распорядители проморгали, а может, и правда не подвезли его на районную базу. Дом Колдунова стоял непокрытый, начали закладывать второй, тоже на две квартиры, по тому же проекту.
Субботу Степан угрохал на избу Марии Артемьевой, женщины одинокой, пережившей двух мужей и две операции, но все еще жадной на работу. Он сменил сгнившие доски в цоколе. Они посидели с Маней, повспоминали. Маня показала лекарства, которые пытались вогнать в нее доктора, смеялась над ними и над собой — у нее все на смехах — в ресницах словно два веселых черненьких камушка. И сегодня Степана опять мутило, в ушах как бы бесперечь петухи пели, и от воскресной возни Татьяны в чулане у печки звенело и лопалось в голове.
Чуланом в деревне называли не кладовую в сенях, а место возле печки, с лавками, полками, ухватами, отгороженное от кухни тесовой переборкой. Да и сени у них испокон века назывались «мостом», а «горницей» или «горенкой» — помещение, поднятое на три ступеньки над мостом, то есть над сенями, с махоньким оконцем, неотапливаемое, где хранилось все, чему требовался холодок: яйца, мед, варенье, яблоки, закрученные в банках ягоды — «витамины». Хорошо в жару спать в горенке на широкой деревянной, еще дедовой, кровати, в чуть задушенном яблоками и мукой воздухе.
