Они дошли до набережной, и женщина колебалась, идти ли ей дальше.
— А где Гастон Бюзье?
— В гостинице… Он прекрасно знает, что сейчас не время мне надоедать: я его за одно слово могу выставить.
— Вы сейчас пойдете к нему?
Она пожала плечами, что означало: «А почему бы и нет?»
Однако к ней вдруг вернулось кокетство. Прежде чем уйти, она прошептала с неловкой улыбкой:
— Благодарю вас, комиссар. Вы были так добры ко мне. Я…
Это было приглашение, обещание.
— Ладно! Ладно! — проворчал он, удаляясь. И толкнул дверь «Кабачка ньюфаундлендцев».
В ту минуту, когда он взялся за ручку двери, из кафе шел такой шум, словно говорили одновременно человек двенадцать. Как только дверь отворилась, моментально воцарилось полное молчание. А между тем в зале было больше десяти человек, две или три группы людей, которые перед тем, несомненно, переговаривались.
Хозяин вышел навстречу Мегрэ, не без некоторого стеснения пожал ему руку.
— Правда ли, что тут рассказывают? Правда, что Ле Кленш выстрелил в себя из револьвера?
Посетители пили, делая вид, что разговор их не интересует. Здесь были Малыш Луи, негр, бретонец, главный механик траулера и несколько других, которых комиссар уже запомнил.
— Правда, — отозвался Мегрэ. И заметил, что главный механик беспокойно заерзал на обитой вельветом банкетке.
— Ну и плавание! — проворчал кто-то в углу с ярко выраженным нормандским акцентом.
Его слова, должно быть, очень хорошо выразили общее мнение, потому что головы присутствующих опустились, кто-то ударил по мраморному столику кулаком, а чей-то голос, как эхо, повторил:
— Да, хуже не бывает!
Но тут Леон кашлянул, призывая клиентов к осторожности, и показал им на моряка в красном свитере, который одиноко сидел и пил в углу.
Мегрэ сел возле стойки и заказал коньяк с водой.
Все замолчали. Каждый старался для вида чем-то заняться. И Леон, как ловкий режиссер, предложил самой многолюдной группе:
— Хотите домино?
Это был способ произвести шум, занять руки. Домино, повернутые вверх черной стороной, были смешаны на мраморной доске столика. Хозяин сел возле комиссара.
— Я заставил их замолчать, — прошептал он, — потому что тот тип в левом углу — отец парнишки. Понимаете?
— Какого парнишки?
— Юнги Жана Мари. Того, что упал за борт на третий день плавания.
Этот человек прислушивался. Если он и не различал слов, он понял, что речь идет о нем. Он сделал знак официантке наполнить его стопку и, сморщившись, залпом осушил ее.
Он был пьян. Его выпуклые светло-голубые глаза уже помутнели. Комок жеваного табака оттопыривал левую щеку.
