-- Они нервничают -- кажется, сейчас что-то произойдет, -- говорю я по-английски.
Это мои последние слова на воле. Лифт открывается, я делаю не-сколько шагов к выходу из подъезда -- и, подхваченный множеством рук, пролетаю сквозь двери прямо в машину.
...В Лефортово меня вводят в какой-то кабинет, и я вижу встающего из-за стола, добродушно, по-домашнему улыбающегося пожилого чело-века в очках.
-- Заместитель начальника следственного отдела УКГБ по Москве и Московской области подполковник Галкин, -- представляется он, а за-тем мягко и даже, мне кажется, немного смущенно говорит, протягивая какую-то бумагу:
-- Вот, будем работать с вами вместе.
Читаю: постановление об аресте "по подозрению в совершении пре-ступления по статье шестьдесят четвертой -- измена Родине: оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятель-ности против СССР ".
Кладу быстрее листок на стол, чтобы Галкин не заметил, как дрожат мои руки. Заныло сердце, и запершило в горле: несмотря на то, что статья в газете подготовила меня к этому обвинению, до самой послед-ней минуты я надеялся -- может, все же не шестьдесят четвертая, а се-мидесятая -"антисоветская агитация и пропаганда"...
-- Наверное, не были готовы к шестьдесят четвертой, думали -се-мидесятая? -- словно прочитав мои мысли, все так же добродушно, поч-ти ласково, спрашивает Галкин.
-- Нет, почему же, вы ведь заранее сообщили мне через "Известия", что я шпион. Это было очень любезно с вашей стороны, -- отвечаю я, стараясь презрительно усмехнуться. Но голос мой неожиданно срывает-ся на хрип, да и усмешка, кажется, получилась жалкой.
Однако Галкин явно разочарован результатом.
-- Ах да, "Известия", -- поскучнев, говорит он и тут же обращается к надзирателям уже довольно сухим, официальным тоном:
-- Приступайте к обыску.
Входит пожилая женщина в белом халате -- фельдшерица. Мне кор-ректно, но решительно предлагают раздеться догола. Начинается лич-ный обыск: осматривают вещи и -- так же скрупулезно и бесстрастно -- тело, словно оно для них -- еще один неодушевленный предмет.
Тебе демонстрируют самым наглядным образом, сколь резко измени-лось твое положение. Отныне и впредь не только твои вещи, книги и за-писи -- даже собственное тело тебе больше не принадлежат. В любой момент могут вывернуть твои карманы, сорвать с тебя одежду, залезть пальцами тебе в рот или в задний проход.
Я встречался с людьми, которые провели в ГУЛАГе годы, сотни раз подвергались обыскам, но так и не смогли к ним привыкнуть, каждый раз заново переживая личный обыск как унижение. Человек же, чувст-вующий себя униженным, потерявший уважение к себе, может стать злобным, мстительным, коварным, но никогда -- сильным и стойким духовно. А насильники умело используют его ожесточенность, направив ее против таких же зеков, как он сам, и этим ускоряют его окончатель-ное нравственное падение.
