-- Отказываюсь отвечать, так как не желаю помогать КГБ в подго-товке уголовного дела против других еврейских активистов и иных дис-сидентов, которые, как и я, не совершали никаких преступлений.
-- Но ведь если не совершали, то чего же вам бояться? Работали от-крыто, так и говорите открыто. Вы же сами заставляете меня подозре-вать, что здесь есть что-то тайное.
-- Да, мы действуем открыто, у вас есть копии обращений с подпися-ми. Эти люди знали, что письма будут опубликованы, -- для того-то они и писались, -- и вы их уже прочли или прочтете. Однако вам ведь сей-час нужны не доказательства их участия -- таковые у вас в избытке, -- вы добиваетесь, чтобы именно я дал показания об этом. Зачем?
Черныш недоволен. Он вежливо напоминает мне, что вопросы здесь задает он, а не я. Но и я недоволен собой. К чему пытаться что-то ему объяснить? Я чувствую себя еще слишком неуверенно, еще недостаточ-но контролирую ситуацию и должен говорить как можно меньше...
-- Какие именно письма и обращения вы имеете в виду и когда и ко-му вы их направляли?
Что там подсказывает "дерево целей и средств"? Я не собираюсь от-рицать ничего из того, что делал сам, но и помогать им составлять на нас досье я, естественно, не буду.
-- Отказываюсь отвечать, так как не желаю помогать КГБ в оформ-лении уголовных дел на еврейских активистов, чья деятельность закон-на и открыта.
Черныш записывает мой ответ, читает его вслух, а потом неожидан-но произносит небольшую речь. О том, что он не собирается запугивать меня, что ему неприятно, если это так выглядит, но его долг, как следо-вателя, объяснить мне мое положение. Он вспоминает о делах, которые вел, закончившихся расстрелами подсудимых, говорит о том, как это было ему тяжело, как он всякий раз пытался предотвратить такой ис-ход. И что сейчас, глядя на меня, он думает о моих нереализованных способностях, о молодой жене, которая ждет меня в Израиле, о старых родителях, связывавших со мной столько надежд, и ему при всех наших с ним идейных разногласиях по-человечески тяжело думать, что меня "рас-с-стреляют". Он не покушается на мои взгляды, не собирается меня переубеждать, но я должен понять, что моя жизнь зависит сейчас толь-ко от меня самого, от моих ответов следствию.
Черныш говорит долго и неторопливо. Его голос теряет свою офици-альность, он теплеет, в нем появляется даже легкое волнение. Следова-тель встает и, продолжая говорить, ходит по кабинету, а потом неожи-данно берет стул и, подсев к моему столику, заглядывает мне в глаза...
