- Миного, миного разговариваешь...
Зато по вечерам, когда ляжет небо на кручи, когда протечет оно в ущелья и теснины и зажжет крупные, чуть лохматые в лучистости звезды, когда костер вспугнет черным зверьем крадущуюся темноту, у всех нас развязываются языки. Я расскажу что-нибудь для затравки, а там Федор включится, и уж обязательно свое скажет Назари.
И рассказ его, всегда один за вечер, необычен и наивен по первому впечатлению, даже чуточку глуповатый, отзовется потом в душе не осознанной поначалу глубиной, диковатой мудростью вознесенного над миром вечного камня, тайной этой Великой горной страны.
А иногда по вечерам, сев лицом к ушедшему за холодные пики ледников солнцу, Назари поет, подогнув под себя ноги. Поет долго и длинно, высоко поднимая голос и замирая, прислушиваясь, как бежит ущельем эхо, все ниже и ниже, словно бы скатывается с высоты. Сперва думали мы, что так молится Назари, но песни эти никак не вызывали в сердце смирения или жалобы. К тому же я замечал: на Востоке молитва сосредоточена в мудром молчании.
Позднее, когда сроднились наши души, когда стали мы друг для друга братьями, я узнал, что Назари поет свои песни. Сам сочиняет и поет.
Одну из них мы перевели и, положив на музыку, пели на базе партии.
"Понапрасну словом не сори, слово не монета в кошельке", - пелось в той песне...
Вроде бы притомилась щука, клев ослабел, и на блесну все чаще стали набрасываться окуни. Добро, если садился окунишка граммов на четыреста, но зачастую теребила блесну и цеплялась на якорьки добыча чуть побольше приманки.
Я уже собирался было подвести итог и прикидывал, как доставить улов Казимировне, моей хозяйке, которая из щучьего филе умела творить такое, что не то чтобы пальчики оближешь, но и руки проглотишь, как вдруг услышал за своей спиной:
- Дратите, Кужмити.
В Инаригде меня величают только по отчеству, и звучит это как Кужмити.
- Дратите, Кужмити.
Два эвенка, оба Каплины, тезка - Василий и Осип, сидели на корточках за моей спиной. Подошли они неслышно, может быть, и сидели так вот уже долго, ожидая подходящей минуты для разговора. И вот она, по их мнению, настала, эта минута.
- Здорово, ребята.
Эвенки заулыбались, зашарили по карманам. Осип достал самодельную, с длинным мундштуком трубку, сладко зачмокал, присасываясь и громко глотая слюну, прикурил. Василий запалил самокрутку. Вяло и сладко запахло дымком, сразу стало как-то уютнее на реке и потянуло к разговору. Но я молчал, видя на лицах своих друзей - а в маленьком эвенкийском селении у меня все были друзья - великую охоту свести нашу встречу к выпивке. Оба вчера по случаю субботы крепко выпили и колобродили допоздна, а вот теперь желали одного - "поправиться", как говорил Федор. А поправиться, опять же по выражению моего рабочего, "хотелось им, как в первый день Пасхи".
