– Хватит выть, – велела Хелен, – а то не услышишь, как я расскажу, что случилось со мной. Или Джейми, когда настанет его очередь рассказывать.
– Нам не стоит, – сказал я. – Мне говорили, это против правил.
Хелен сердито вздохнула:
– Нет никаких правил. Только принципы и…
– Да знаю, знаю! – отозвался я. – Но я один раз нарушил правило.
– Не съели же Они тебя, – заметила Хелен. – Вероятно, Им наплевать. С Их точки зрения, мы просто сброшенные лишние карты, к тому же дети. Джорис, у меня от рождения есть дар…
Пока Хелен рассказывала, я задремал. Снаружи все трещали и грохотали выстрелы, но к ним быстро привыкаешь, а потом от них устаешь. Но я помню, что заметил, как Хелен умолчала, что такое на самом деле ее диковинная рука. Называла ее своим даром, и все. Потом она разбудила меня и заставила рассказать Джорису, что произошло со мной, и поквиталась со мной – заснула на мешке, прямо лицом в мокриц. После этого Джорис рассказал мне очень много всякого про божественные добродетели своего исполина Констама, и я тоже снова заснул.
Должно быть, мы все заснули и проснулись, когда в нашу железную крышу кто-то заколотил и заорал командирским голосом:
– Эй, вы, там! Потушите свет! Вот-вот объявят утреннее наступление!
Все мы повели себя по-разному – наверное, каждый в соответствии со своим складом характера. Джорис не успел толком проснуться, как уже вскочил и послушно задул фонарь. Я проснулся и рявкнул: «Есть, сэр! Виноват, сэр!», уповая на то, что мой голос похож на солдатский. Хелен не сделала ничего – только проснулась и сердито поглядела на нас.
– Чтоб такого больше не было, – сказал голос. Должно быть, это был офицер. И он ушел, не заглянув к нам. Большая удача.
Мы сидели в темноте и слушали грохот. Да, наверху шло наступление, и еще как. Если бы нас не разбудил офицер, мы проснулись бы от шума. От него болели уши. Земля в нашей яме вся дрожала. Было такое чувство, будто все ружья снаружи палят одновременно и безостановочно. По нашей крыше то и дело топотали сапоги – вдобавок к грохоту, – а один раз вроде бы проехала та махина. Снизу казалось, что точно она. Наконец, когда в щелях между кусками мешковины проступил довольно яркий дневной свет, шум и грохот отдалились и стихли. Настал небывалый покой. Мы даже услышали птичью песню.
Хелен сказала:
– Меня тошнит от этого мира! Долго нам тут торчать?
– Прилично, – кисло отозвался я. – По ощущениям, месяца два.
– Как это? – спросил Джорис.
