Что же касается англичан, то они не доверяли в религиозных вопросах не только юной королеве, но и королю. Это недоверие усилилось из-за поддержки Карлом священника антикальвинистской направленности Ричарда Монтегю, который имел дурную славу среди пуритан. В своих памфлетах 1624 года Монтегю выступал против кальвинистского предопределения — учения, что спасение и проклятье предопределены Богом. Антикальвинисты, известные как арминиане, считали, что человеческие существа могут повлиять на свою судьбу путем осуществления свободной воли. После того как член палаты общин пуританин Джон Пим напал на памфлет Монтегю в ходе дебатов, последний обратился за помощью к Якову I. Карл сделал этого священнослужителя одним из своих капелланов, усилив подозрения пуритан, что его благоприятствование арминианству не что иное, как тайная попытка помочь возрождению католицизма.[95] Как покажет будущее, пуритане ошибались. Свою абсолютную власть их король идеологически связывал отнюдь не с католицизмом, а с англиканством.
Безусловно, молодую королеву нельзя винить во всех несчастьях, обрушившихся и на ее семью, и на Англию в целом. Европа дышала катализирующим бунтарские настроения воздухом войны, и свежий ветер принес его на Альбион. Карл, окунувшийся с головой во внешние дела, казалось, не понимал этого. Его дипломатия преследовала следующие цени: ослабить католический лагерь в Европе и соответственно укрепить Протестантский союз, восстановив в правах Фридриха V Пфальцского; отвлечь антигабсбурсгкими войнами парламентскую оппозицию; удовлетворить интересы торговых слоев и джентри путем расширения за счет Испании господства Англии на море и захвата новых колоний.
Уже в апреле 1625 года король собрал военный совет из 50 человек с целью пересмотра внешней политики и обсуждения проблем обороны королевства, а в июне — свой первый парламент. И это в то время, когда Лондон опустошала эпидемия чумы, словно предрекая тяжелое правление нового монарха. Карл желал получить бесспорные доказательства преданности своих подданных, заставивших его отца объявить войну Испании. Его первая речь в парламенте была проникнута простодушием и сердечностью: «Милорды и господа, помните, что я советовал отцу разорвать договоры (с Испанией. — Л. И.), как вы желали. Я поступил так по вашему требованию и по вашей просьбе. Поэтому вы должны понять, каким позором для вас и для меня мог бы стать провал начатого дела из-за нехватки средств. Только вы в состоянии их мне предоставить во имя вящей славы Господа и нашей веры».
