— Годен к нестроевой!
Майор Ковач все делал с удовольствием. С азартом. Он не жил — аппетитно поедал эту жизнь. С удовольствием отчитывал молоденьких ротных замполитов (вот на кого ты смотрел с большим интересом, когда они, особенно новички, появлялись в вашей комнате, где им предстояло пройти, как сыновьям Тараса Бульбы, испытание батькиным рукоприкладством, — а каждого нового человека майор Ковач подвергал особо строгому освидетельствованию на предмет годности или негодности к строевой). Когда не бывал в подразделениях, с удовольствием сидел над своими отчетами, каждый раз напевая при этом одно и то же:
— А где мне взять такую песню?..
Все-таки больше всего майор Ковач любил здороваться с тобой: рука у тебя была когда-то подходящая. Тоже большая, тяжелая, фамильная. От тесного общения с лопатой ладонь сама стала похожей на лопату. Майор Ковач с удовольствием здоровался с нею. Это не то что игрушечная ладошка капитана Купрейчика, инструктора по культмассовой работе. Завидя майора Ковача, капитан Купрейчик начинал жалобно морщиться. Такое впечатление, что капитан иной раз не прочь бы улизнуть, разминуться с напористым майором, предпринять маневр наподобие того, который закладывает прогуливающий школьник, заметив на улице учителя. Но маневрировать в узком штабном коридоре или в вашей общей комнате невозможно. Таран неизбежен!
Штаб сборно-щитовой, временный, походный. Самое капитальное в нем — это два основательных, мордатеньких часовых из комендантского взвода, стоящих у входа со старомодными карабинами у правого носка.
Стоило вспомнить штаб, как тут же в памяти всплывет и капитан Откаленко, твой тогдашний непосредственный начальник. Великолепная грудная клетка на великолепном торсе, и тот в свою очередь — на замечательных ногах. Длинные, стройные, мускулистые. Пособие по ногам. Когда капитан Откаленко заступал дежурным по части и приходил на развод в перетянутой ремнями «пэша» и в хромовых сапогах, то на него любо-дорого было посмотреть. Особенно на сапоги. Отчим у тебя был сапожником, и ты не раз видел, как, стачавши голенища, он жестоко распяливал их на деревянном брусе — даже клинья загонял, чтоб растянуть побольше — обильно смазывал ваксой, начищал, надраивал до глубокого, кажется, изнутри идущего лоска и так оставлял голенища (распятия голенищ) на несколько суток: чтоб они приобрели форму.
Форма замечательная! Кажется, щелкни ногтем по зеркальному сапогу капитана Откаленко, и он зазвенит. Запоет — так прочно стачан и так искусно надраен.
