Вспомнила Боженка лицо отца, слова его последние, а потом почувствовала птичьи плечики брата, взяла близняшек за руки, отвела их во двор – в песочек играть, а сама дверь заперла.
…А на следующее утро, когда с малыми в околоток пришла, ей сказали:
– Бандюга твой брат и вор. В тюрьме он, с кандалами по Сибири пойдет.
– Мне того, который допросы делал, – побелев лицом, сказала Боженка. – Мне б с ним поговорить.
Жандарм Боженке подмигнул и тихонько ответил:
– Я к тебе сегодня приду допросы делать.
…Возвратилась домой Боженка, а хозяин ей сказал:
– Забирай барахло и отсюда проваливай, мне бандиты на постое не нужны.
– Куда ж мне? – спросила Боженка. – С маленькими-то?
– А это меня не касается, – ответил хозяин, – куда хочешь, туда и проваливай.
Пошла Боженка с малыми, и вела ее улица, словно бы манила, и стала улица мостом через Вислу, и взяла Боженка малых на руки, перевалилась через перила и тогда только закричала, когда поняла, что смерть пришла, и не быть ей в райских кущах, как маменьке.
(В варшавских газетах об этом случае было напечатано петитом, в разделе «происшествие»: «Сестра налетчика Анджея Штопаньского покончила жизнь самоубийством, утопив вместе с собою двух малолетних братьев. Распущенности нравов следует давать повсеместный и дружный афронт: и на подмостках театров, и в книгах, и на вернисажах, – лишь слаженная и дружная работа по воспитанию юношества может предостеречь тех, кто идет по легкой дорожке; в противном случае – „как веревочке ни виться, быть концу“.)
Городовые согнали на сельскую площадь всех крестьян и окружили их тесным, плотным кольцом. Офицер, видимо только-только выбившийся из унтеров, читал рескрипт по слогам:
– «А по-тому, roc-подин гене-рал-губернатор повелел на-ка-зать пор-кой за-чинщиков бес-по-рядков в деревне Шаб-рино». – Он обернулся к помещику и спросил: – Вы, господин Норкин, как пострадавший, указывайте, кого первого.
Помещик Норкин металлическим набалдашником английского стека приподнял козырек белой жокейской кепочки, оглядел выстроенных перед козлами мужиков и спросил:
– Будете еще баловать, дурни? Повинитесь – прощу! Чего молчишь, Пилипченко? Ты самый молодой, в тебе стыд есть – отвечай!
– Так, барин, мы не со злобы… Дали б по-божески хлеба – разве б рука поднялась? Дети с голоду мрут…
– От неблагодарные, – услужливо покрутил головой офицер. – А ну, скидай порты!
– Баб-то уберите, – попросил старик. – Срамно при бабах-то, барин.
– А бунтовать не срамно?! – пропел офицер и скомандовал городовым:
