Вот бы его расспросить. И он бы рассказал мне, что чувствует. До операций понимать его было проще. Если глаза щурились — значит, он счастлив. Если рот растягивался поперек лица — значит, он чем-то раздражен, а если тряслись щеки — огорчен. Сейчас он, разумеется, выглядит получше, но те знаки, по которым мы считывали его настроение, исчезли. Конечно, взамен появились новые. Мама и папа знают все до единого. А мне пока трудно в них разобраться. А иногда и не хочется: почему он не может просто сказать, что чувствует? У него больше нет трахеотомической трубки во рту, челюсть не перетянута проволокой — ничто не мешает ему говорить. Ему почти одиннадцать лет. Нужные слова он подобрать сумеет. Но мы вертимся вокруг него, будто он так и остался младенцем. Мы отменяем все свои планы, прерываем беседы, нарушаем обещания в зависимости от его настроения, его капризов, его нужд. С малышами всегда так. Но ему-то пора уже вырасти. Мы должны ему помочь — должны заставить его повзрослеть. Я думаю так: мы столько лет убеждали Августа, что он нормальный, — вот он и в самом деле стал считать себя нормальным. Беда в том, что это неправда.
В средней школе мне больше всего нравилось, что там было не так, как дома. Там я из Вии превращалась в Оливию Пулман. И в начальной школе меня тоже звали Вией. В младших классах, естественно, все знали про нашу семью. Когда мама забирала меня из школы, она всегда катила перед собой коляску с Августом. Няню для Ави попробуй отыщи, поэтому мама и папа брали его на все мои школьные спектакли, концерты и репетиции, на все торжества, кулинарные и книжные ярмарки. С ним были знакомы мои друзья. Родители моих друзей. Мои учителя. Даже вахтер. (Он всегда говорил: «Здорово, Ави, как дела!») Нашу начальную школу уже невозможно было представить без Августа.
Но в средней школе многие об Августе и не догадывались. Конечно, не считая моих старых подруг. А если кому-то про него и рассказывали, то не сразу, не первым номером. Может, вторым или третьим: «Оливия? Да, она симпатичная. А ты слышал, что у нее есть брат-урод?» Я всегда ненавидела это слово, но так все называют Ави. И я знала, что это слово звучало за моей спиной всякий раз, как я уходила с вечеринки. Или когда я натыкалась на приятелей в пиццерии. Но это ничего. Я всегда буду сестрой человека с врожденным дефектом. Дело не в этом. Я просто не хочу быть только ей.
В старшей школе мне больше всего нравится, что здесь вообще никто меня не знает. Ну, то есть кроме Миранды и Эллы. Но они понимают, что про Ави лучше не болтать.
