— Что ты чувствовал в тот момент? — раздался вопрос офицера.
— Ничего. А может что-то и было — я не помню. Это было давно.
— В отчете сказано, что ты застрелил его подчиненного.
— Я взял пистолет из сейфа, находившегося рядом со столом. Он никогда не закрывал его и мне это сэкономило много времени.
— Что было дальше?
— Спустился по лестнице к главным вратам, потом прошел по бетонке к боксам — там горел яркий свет и на протяжении почти трехсот метров нельзя было пробежать незамеченным. Мне пришлось совершить крюк и пробраться в нужный бокс через запасной вход. Ну, а дальше… я не стал с ним говорить. Подождал, когда он повернется ко мне лицом, навел пистолет и сделал два выстрела.
Офицер записал услышанное.
— Охрана пришла сразу?
— Сработала тревога. Звуки выстрелов в такое время суток, когда не работают генераторы и все станки, а ремонтные механизмы отключены, разлетаются на большие расстояния. Охрана горохом посыпалась к боксу, подняли по тревоге несколько звеньев, заискрили по периметру прожектора. База мигом ожила и через несколько минут возле бокса было не меньше двух сотен вооруженных солдат. Среагировали на выстрелы и элементалы…
— Ты сопротивлялся?
Я отрицательно покачал головой.
— Не было смысла. Я не хотел чьей-то смерти, кроме их. Потом был допрос, меня поместили в камеру похожую на эту, только слегка меньше, со стенами из мягкого материала, чтобы я не смог убить себя сам, изъяли все, что у меня было, а потом держали так до самого трибунала.
Офицер поднялся со своего места, достал сигарету и закурил. Время было поздним, за окном появились первые завихрения будущей бури. Он посмотрел на меня, как бы говоря: «Да, черт возьми, ты оказался прав, буря совсем скоро будет здесь». Затем вытянул из сигареты почти половину содержимого, выдохнув сероватую дымку в потолок, и снова сел за стол.
— Как ты избежал смерти?
— Инструктор, — коротко ответил я. — Это все он. Он верил до самой смерти, что я — это мой отец, Эдвард. Он маниакально верил, что во мне живет тот самый человек, в которого он верил, как в Бога. Но… я был совершенно другим. Меня роднила с ним разве что внешность, больше ничего. По крайней мере мне самому так казалось. Я никогда не видел своего отца живым. Пара фотографий и постоянные разговоры о том, каким легендарным человеком он был. Великим. Это слово я слышал постоянно, когда говорил кем были мои родители. В разговоре то и дело проскакивали «охи» и «ахи», в конце концов я перестал говорить о своем Кодексе.
