На слух, на ощупь за нашими спинами к Яузе несется трамвай. "Не стесняйся, - говорю я сам себе: есть время ерничать и время трезветь; время занимать деньги и время отнекиваться от долгов; время базлать о времени и время неметь от словоблудия. - Господи, думаю я, почему ты устроил все так бесконечно однообразно: эту зиму, тянущуюся из жизни в жизнь, эти рожи с воспаленными зеницами, этот снежок у меня на воротнике и эту тоску, ковыряющую душу кривым ногтем? Где море, оно же - солнце? Почему князья в малиновых шароварах не откатили столицу к югу? В шароварах и в меховых шапках на буйных кудрях. К югу, которого навалом... Почему я сижу здесь, а не лечу по пятнистому от солнца шоссе в двухместном кабриолете навстречу судьбе, принявшей вид какой-нибудь там румяно-русой носительницы противоположных признаков? Где эта калитка, открытая в сад, заросший глицинией и виноградом? Неужели я противопоказан самому себе? И чего ради я маюсь в этом заповеднике передового мрака с гибнущим серым веществом головного мозга, среди нелюбви, затравленности и напрасно облетающего календаря? Зачем на Таганке объявился лжепророк, и отчего в калужской деревне коровы перестали доиться после визита НЛО? Господи, зарегистрируй меня первым членом клуба Известных Нелетающих Объектов. Таких, как стул и кровать, пишущая машинка и собачий коврик... Господи, для чего столько яда влито в каждый глоток воздуха?
Ответом мне был затяжной, раскрывший тьму перебой сердца, и я поплыл, одной рукой вцепившись в спинку скамейки, к берегам Стикса, и ханыга, перегнувшись, ухватил меня за шарф, не давая упасть, заглядывая в меня с любопытством, почти с радостью, пустыми своими глазницами и иссопливленным лицом...
Господи! Неужели, если я и вправду должен отплыть туда, это то, что я увижу последним?
* * *
Мать висела надо мной, закрывая слепящую лампу. Был вечер. Отдельно от моей жизни где-то играла музыка. Отдельно слышались голоса в коридоре, чьи-то шаги. "Ничего страшного",
сказала мать и распрямилась. Была она в белом халате, и инициалы ее были вышиты побледневшей от стирки ниткой в углу кармана. "Арс вот-вот освободится и посмотрит тебя".
Я был слаб и весь болтался в суставах. Из меня выпустили воздух. Арсений Семенович занимал соседний кабинет. "Посиди в коридоре,- сказала мать,- у меня вон трое больных ждут. Пить тебе надо кончать, - сказала она мне в спину, - от этого, между прочим, потенция падает..."
