гордился бы ими. Бротман сгладил свою неспособность припомнить имя Голоса при первом разговоре с ФБР, утверждая, что он точно не знал, как его зовут, — Джон Гарлис, Гарлик, Гарлок или вообще Голлок. Голд, разумеется, упорно называл его Голиш или Голуш. Даже на пике своей карьеры Яков Рейзен не напускал такого тумана.
Рассказ Бротмана о его делах с Голосом был истинным шедевром увертливости. По его словам, Голос утверждал, что якобы его уволили из русской закупочной комиссии, но он все-таки сохранил связи с «большими шишками» в советских коммерческих кругах, включая «Амторг». Бротман поверил в историю Голоса, как сказал он, отчасти потому, что русский настаивал на том, чтобы получать по десять процентов прибыли со всех контрактов с Советами, которые благодаря ему заключит компания Эйба Бротмана.
— Голос умел красиво говорить, — сказал Бротман. — Он много в чем хорошо разбирался и мог разговаривать буквально обо всем на свете.
Говорил ли он о коммунизме?
— Совсем не говорил, — ответил Бротман.
Он был русский? — Он был еврей.
Подозревал ли он, что Голос — шпион?
Он не подозревал Голоса ни в чем, сказал Бротман, пока к нему не пришло ФБР с той фотографией.
Голд, нервно облизывая губы, сказал, что, когда встретил Голоса, зарабатывал всего 50 долларов в неделю и отчаянно хотел увеличить свои доходы. По разговорам Голос не был похож на технического специалиста, но проявил достаточные признаки инженерной подготовки, чтобы вызвать к себе доверие, сказал Голд. По его словам, он решил, что Голос — мошенник, когда тот не предложил ему возместить расходы за первую поездку в Нью-Йорк, которые составили 5 долларов за железнодорожный билет и пару долларов на еду. Услышав об этом, Бротман настоял на том, чтобы оплатить ему расходы, рассказал Голд.
Для большого жюри Голд весьма убедительно, в лицах изобразил воображаемые телефонные разговоры с Голосом, хотя он никогда не разговаривал и не встречался с этим человеком.
— Голос говорил: «Здравствуйте, мистер Голд». Или, по-моему, позже он стал звать меня Гарри. «Это мистер Голос». Я тогда думал, что его зовут Голиш или Голуш. Потом, как мне кажется, он назывался просто Джоном. Голос у него был очень запоминающийся, и у него был сильный акцент. Он говорил: «Я сейчас в Филадельфии, и мне уже пора на поезд. К сожалению, я не могу с вами встретиться. Я свяжусь с вами через две-три недели».
В конце показаний Голда член жюри спросил его:
— Разве вы не понимали, что делаете что-то не очень честное, когда вели такие разговоры в Нью-Йорке и перевозили взад-вперед пакеты?
