Гершль был самым маленьким, случайным поскребышем четы Пельцмахеров, иммигрантов из России, так толком и не выучивших английский язык. Он родился, когда старший брат уже успел отсидеть в тюрьме за ограбление квартиры, а второй брат только попался на краже аккордеона. Это была бедная, нищая семья, жившая в том самом полуподвале, где потом открыли мастерскую. Янкель работал на улице — шлепал набойки и чистил туфли продавцам и официантам.
Так продолжалось бы вечно, если бы толстая, косолапо ступавшая мама Этель не нашла однажды свежий каталог дома «Woolworth». Она показала его Янкелю и заявила: «Ты можешь сделать лучше!» — «Могу, — ответил Янкель, — но никому от этого не легче». — «Сделай! — потребовала Этель и за год до президента Джексона объявила в доме «сухой» закон.
А Янкель уже не мог не пить. А до того каждый вечер, приходя с улицы, он опрожнял четверть бутылки виски, которые сама же Этель и покупала. Он выпивал и забывался тяжелым сном. Так Этель контролировала рождаемость.
Но когда человека лишают виски и «сладкого», он вынужден делать то, что от него требуют. И Янкель сшил четыре пары туфель — две женские, две мужские, а Этель пошла с ними к Бэррилу Крайцу, который тоже из Белой Церкви и который стал портным самого мистера Голдвина: «Помоги нам Бэррил, иначе я прямо здесь, прямо сейчас наложу на себя руки!» Через неделю Крайц приехал, снял для семьи два верхних этажа и повел Янкеля в синагогу.
Когда Гершль родился, семья уже не нуждалась. Два старших брата сидели в тюрьме, следующий — стал карточным шулером и разъезжал по игорным домам Америки, сестра вышла замуж за продавца машин, еще три брата учились в школе. А Гершль был маленьким принцем, которому все давалось и все разрешалось. С трехлетнего возраста он не выходил из мастерской, где отец, расчерчивая и разрезая кожу, говорил ему все, что он думал о жизни, и куда приезжали нарядные господа и делали заказы для еще более нарядных, которые тоже изредка наведывались. Та же Мэри Пикфорд, или Глория Свенсон, или Джон Бэримор… Гершль уже тогда усвоил: чем значительней персона — тем она проще. Когда приезжали «звезды», у них всегда было для него что-нибудь вкусное, а в крайнем случае — дайм, они всегда говорили, как он подрос, какой на нем костюм, как он пострижен. Но их агенты — чем мельче, тем меньше его замечали.
Однажды в мастерскую приехал маленький, невзрачный человечек с усиками и большими черными глазами. Он целых два часа сидел в «клиентском» кресле, мешал не только отцу, но и всем работать, и все выяснял разницу между малороссийским и британским идишем. Особенно его заинтересовало слово «хнёк». «Ну как вам сказать? — объяснял отец, — Это когда личность мелкая, но с гонором». — «О, это обо мне!..», — рассмеялся маленький человечек. А когда он, ничего не заказав, уехал, Гершль спросил: «Кто этот хнёк?». Все расхохотались, а старый Янкель погладил его по голове и сказал: «Это, может быть, самый великий еврей на свете. Это — Чарли Чаплин».
