И тут меня отпустило. Это очень важный момент: на марафонских гонках ты понимаешь, что в любую минуту твое состояние может измениться. Только что ты мучительно умирал – и вот уже все хорошо. Организм включился, перестроился, что-то щелкнуло, и ты побежал. А тут еще ветер в спину. Съел гель. Вообще хорошо стало. Вспоминаю добрым словом Машу с ее песенкой про Мэри Поппинс, страдать перестал.
На повороте за пять километров до финиша полицейский весело вслух считает бегунов. «Тридцатый», – показывает на меня. На горке сидит Ленин – вероятно, протокол ведет. Окей, пусть тридцатый, меня общий зачет мало интересует, но у Ленина же не спросишь, есть ли впереди винтажные бегуны.
Потихоньку обгоняю ребят, у которых, в отличие от меня, все хорошо было на старте.
Километра за два с половиной до финиша слышу тяжелое дыхание сзади. Это всегда не к добру.
Через полкилометра рядом появляется незнакомый человек. Самое неприятное в нем – это седые волосы и морщинки на лице. Вежливо интересуюсь, какого он года рождения. Вопрос дурацкий, конечно: отнять 1964 от 2016 я все равно не способен. Но интуиция подсказывает, что ситуация с распределением мест на финише среди престарелых бегунов может быть не столь очевидной. Я проинформировал своего стремительного партнера, что живым не сдамся. Добавляю как могу, оторвался метров на десять. Дорога идет под гору, потом слегка в гору. Финиш уже виден.
Мой новый винтажный друг, догнав меня в очередной раз, вежливо спросил, знаю ли дорогу к финишу, и пропустил меня вперед. Я живу здесь, в Сестрорецке, конечно знаю. Пообещал показать дорогу.
Вспоминаю интервальные тренировки 10×400. Сейчас пришло время для того самого, десятого отрезка. Кстати, еще один лайфхак. Если представить себе, что ты бежишь интервалку, то ты и побежишь, как на интервалке. Garmin показывает темп 2:34, хороший получился интервал.
Родители Габриеля Фаренгейта жили долго и счастливо и умерли в один день. Неосторожно поели грибов. Габриелю было пятнадцать лет.
Первый термометр изобрел Галилео Галилей в XVI веке. Это была наполненная водой склянка с длинным горлышком без шкалы. Отрицательные температуры колба не показывала, да и вообще ничего не измеряла. Так, тенденции обозначала. Фаренгейт заменил воду спиртом и приделал к устройству шкалу. С появлением последней возникла проблема: где поставить ноль?
В XVII веке все уже знали, что погода бывает холодной и не очень, а люди очень горячими. Это были ощущения, а наука начинается там, где начинают измерять. Зимой 1709 года Габриель Фаренгейт вышел на улицу родного города Данцига. Было холодно. Очень холодно. Настолько, что холоднее быть не может. Вот он, ноль! Осталось придумать, как зафиксировать эту температуру.
