— Один вопрос, — говорит Франко. — Кто его нашел?
— Кто-то сделал анонимный звонок на «три девятки» и вызвал «скорую»: сказал, что произошел несчастный случай, и повесил трубку.
Фрэнк Бегби задумывается. Звонивший, ясное дело, как-то замешан. Обычный лох позвонил бы не только в «скорую», но и в полицию и не стал бы называть то, что произошло с Шоном, «несчастным случаем».
— Может такое быть, что звонивший его и грохнул?
— Вполне возможно. Или друг, или сообщник, который стал свидетелем убийства и знал Шона и того, кто это сделал. Может, потом совесть замучила, — говорит Нотмен, — но наверняка мы не знаем.
Франко размышляет над этим, чувствуя, что больше от копов особо ничего не добиться.
— Вы, кажется, круто изменили свою жизнь. Я слышал, вы добились успеха в мире искусства. — Нотмен еле заметно улыбается.
— Не жалуюсь. Руки малехо чесались, — говорит Франко, теперь уже окончательно понимая, что нихуя они делать не будут. А еще он просекает, что они так охотно согласились с ним встретиться с единственной целью — сказать, чтобы он тоже нихуя не предпринимал.
— Я понимаю, что вы очень расстроены, мистер Бегби, — произносит Алли Нотмен профессионально-серьезным тоном. — Но, само собой разумеется, вы должны оставить это дело на наше усмотрение. Мы хорошо друг друга поняли?
— Я с радостью дам вам, ребята, заниматься тем, что у вас лучше всего получается, — улыбается Франко, а потом мрачно добавляет: — Если вы дадите мне заниматься тем, что лучше всего получается у меня.
Лицо у Нотмена вытягивается.
Франко расплывается в лучезарной улыбке:
— А это, конечно, живопись и скульптура.
Они очутились на задней веранде клуба, привлеченные танцевальными ритмами, разливавшимися из музыкального центра, над которым колдовал в углу диджей. После унылого, почти пустынного интерьера веранда показалась оазисом: люди танцевали, сидели за столиками, пили и курили или бродили небольшими компаниями. Мелани и Джим сразу отметили, что вокруг в основном латиносы: еще одна белая пара кружилась с определенным изяществом и сноровкой, а двое чернокожих мужчин, облокотившись о перила, то поглядывали вниз на улицу, то поворачивались и пытливо рассматривали толпу. Джим с Мелани — по ее предложению — заняли места у стены, напротив бара. Они смотрели на отшлифованный деревянный танцпол, и красная скатерть стола свисала им на ноги.
Не успели они разместиться, как на веранду гордо вышли две потрясающе красивые женщины, сногсшибательно одетые и с такой же осанкой. Одна была холеная и обворожительная, со стройной фигурой и невероятно точеными формами. «Модель, наверное», — подумала вслух Мелани. Вторая, с чувственными губами и длинными черными волосами, выступала, словно львица, привлекая внимание всех присутствующих. Переглянулись не только Джим и Мелани: происходило что-то необычное, и все наводило на мысль, что самое главное еще впереди.
