– Я чувствую себя дураком, – говорил он, – покидая Шотландию в подобный день. Эта мысль не выходит у меня из головы. Мне, пожалуй, было бы приятнее остаться здесь и быть повешенным.
– Нет, нет, Алан, это вам не понравится, – сказал я.
– Не потому, что Франция плохая страна, – объяснил он, – но все-таки это не то. Она, может быть, и лучше других стран, но не лучше Шотландии. Я очень люблю Францию, когда нахожусь там, но я тоскую по шотландским тетеревам и по торфяному дыму.
– Если вам больше не на что жаловаться, Алан, то это еще не так важно, – сказал я.
– Мне вообще не пристало жаловаться на что бы то ни было, – сказал он, – после того как я вылез из проклятого стога.
– Вам, должно быть, страшно надоел ваш стог? – спросил я.
– Нельзя сказать, что именно надоел, – отвечал он. – Я не из тех, кто легко падает духом, но я лучше чувствую себя на свежем воздухе и когда у меня небо над головой. Я похож на старого Блэка Дугласа: он больше любил слышать пение жаворонка, чем писк мыши. А в том месте, Дэви, – хотя должен сознаться, это подходящее место для того, чтобы прятаться, – было совершенно темно с утра до ночи. Эти дни – или ночи, потому что я не мог отличить одно от другого, – казались мне долгими, как зима.
– А как вы узнавали час, когда вам надо было идти на свидание? – спросил я.
– Хозяин около одиннадцати часов вечера приносил мне еду, немного водки и огарок свечи, чтобы можно было поесть при свете, – сказал он. – Тогда-то мне пора было отправляться в лес. Я лежал там и горько тосковал по тебе, Дэви, – продолжал он, положив мне руку на плечо, – и старался угадать, прошло ли уже два часа, если не приходил Чарли Стюарт и я не узнавал этого по его часам. Затем я отправлялся обратно к своему ужасному стогу сена. Да, это было скучное занятие, и я благодарю бога, что покончил с ним.
– Что же вы делали там? – спросил я.
– Старался как можно лучше провести время. Иногда я играл в костяшки – я отлично играю в костяшки, – но неинтересно играть, когда никто не восхищается тобой. Иногда я сочинял песни.
– О чем? – спросил я.
– Об оленях, о вереске, – сказал он, – о старых вождях, которых давно уже нет, о том, о чем вообще поется в песнях. Иногда я старался вообразить себе, что у меня две флейты и я играю. Я играл длинные арни, и мне казалось, что я играю их замечательно хорошо. Уверяю тебя, иногда я даже слышал, как фальшивил! Но главное то, что все это кончилось.
Затем он заставил меня снова рассказать о своих приключениях, которые опять выслушал сначала со всеми подробностями, чрезвычайно одобрительно и по временам уверяя меня, что я «странный, но храбрый малый».
