Голоса двух ливрейных лакеев Престонгрэнджа, которые разговаривали на пороге дома, привели меня в себя.
– Вот, – сказал первый, – возьми эту записку и отнеси ее как можно скорей капитану.
– Что же, опять требуют этого разбойника? – спросил второй.
– Вероятно, – отвечал первый. – Он нужен ему и Симону.
– Мне сдается, что Престонгрэндж спятил, – заметил второй. – Он не может жить без Джемса Мора.
– Ну, это не наше дело, – сказал первый.
Они разошлись. Первый пошел исполнять свое поручение, второй возвратился в дом.
Все это обещало мало хорошего. Не успел я уйти, как они уже послали за Джемсом Мором, на которого, вероятно, и намекал мистер Симон, говоря о людях, заключенных в тюрьму и готовых всеми возможными средствами спасти свою жизнь. Волосы мои стали дыбом, а через минуту кровь бросилась мне в голову при мысли о Катрионе. Бедная девушка! Отца ее присудили к виселице за проступки, которые вряд ли можно было извинить. Но что еще хуже: он, видимо, готов был для спасения своей жизни совершить самое позорное преступление – дать ложную клятву. И, в довершение несчастия, жертвой его был выбран я.
Я быстро и наугад пошел вперед, чувствуя потребность в движении, воздухе и просторе.
VII. Я не сдержал свое слово
Положительно не знаю, каким я образом вышел на Ланг-Дейкс. Это проселочная дорога, которая ведет в город с северной стороны. Передо мной расстилался весь Эдинбург, начинавшийся с замка, стоявшего на утесе над лохом, и продолжавшийся длинным рядом шпилей и крыш с дымящимися трубами. При виде этого у меня на сердце стало тяжело. Как я уже говорил, я привык к опасностям. Однако то, с чем я столкнулся лицом к лицу в это утро среди так называемой городской безопасности, превзошло все, что мне случалось испытывать. Боязнь попасть в неволю, кораблекрушение, возможность погибнуть от шпаги или выстрела – все это я с честью выдержал. Но то, что звучало в резком голосе и что можно было прочитать на жирном лице Симона – по-настоящему лорда Ловата, – отнимало у меня всякое мужество.
Я сел на берегу озера, там, где росли камыши, погрузил руки в воду и смочил виски. Я бы охотно отказался сейчас от своей безумной затеи, если бы не чувство самоуважения. Было ли то храбростью, или трусостью, или, как мне теперь кажется, и тем и другим вместе, но я решил, что зашел слишком далеко, чтобы возможно было отступление. Я смело говорил с этими людьми и впредь буду говорить так же. Что бы ни случилось, я не откажусь от своих слов.
