Я был так поглощен мыслью о Катрионе что мне было безразлично, что я делаю и даже нахожусь ли я в ее присутствии или нет. Она была для меня каким-то благородным недугом, не оставлявшим меня ни ночью, ни днем, спал ли я или бодрствовал. Оттого-то и случилось, что, попав на переднюю часть корабля, где вокруг широкого носа поднимались брызги волн, я не так торопился возвратиться, как вы бы думали, точно разнообразя свое удовольствие. Так как до этого времени на пути моем встречалось мало радости, мне, может быть, было простительно отдаваться ей более, чем следовало.
Когда я возвратился к Катрионе, она с таким холодным видом вернула мне письма, что у меня появилось смутное мучительное подозрение, что между нами легла какая-то тень.
– Вы прочли письма? – спросил я. Мне кажется, что голос мой звучал не совсем естественно, так как я соображал, что бы могло произойти.
– Хотели вы, чтобы я их все прочла? – спросила она. Я отвечал «да» слабым голосом.
– И даже последнее? – продолжала она.
Я понял, в чем дело, но все-таки не хотел лгать ей.
– Я вам дал все письма без всякой задней мысли, – сказал я. – Я ни в одном из них не вижу ничего дурного.
– Я, вероятно, создана иначе, – сказала она, – и благодарю за это бога. Это не такое письмо, чтобы можно было показывать его мне. Такое письмо не следовало бы и писать.
– Мне кажется, что вы говорите о своем друге, Барбаре Грант? – спросил я.
– Ничего нет горше, как потерять человека, которого считал своим другом, – сказала она, повторяя мое собственное выражение.
– Мне кажется, что иногда дружба бывает только в воображении! – воскликнул я. – Разве вы считаете справедливым обвинять меня за несколько слов, которые взбалмошная девушка набросала на клочке бумаги? Вы сами знаете, с каким уважением я относился к вам и буду всегда относиться.
– Однако же вы показали мне это письмо, – сказала она. – Мне не нужно таких друзей. Я прекрасно обойдусь без нее и без вас.
– Так вот ваша благодарность! – сказал я.
– Очень признательна вам, – заметила она. – Я прошу вас взять обратно ваши письма. – Последние слова словно застряли у нее в горле и прозвучали как оскорбление.
– Вам не придется два раза просить меня, – сказал я, схватив письма, отошел немного в сторону и бросил их как можно дальше в море. Еще немного, и я, кажется, бросился бы вслед за ними.
Весь день я в бешенстве ходил взад и вперед. Не было такого дурного названия, которого бы я не дал ей до наступления вечера. Поведение Катрионы превзошло все, что я слышал когда-либо о гайлэндской гордости: мне казалось невероятным, чтобы взрослая девушка приняла так близко к сердцу такой пустячный намек, да еще со стороны близкого друга, похвалами которому она успела утомить меня. Я мысленно резко и грубо бранил ее, словно раздосадованный ребенок. Если бы я и вправду поцеловал ее, она, может быть, приняла бы это вовсе не так дурно, но лишь потому, что об этом было написано, да еще в шутливом тоне, она вдруг загорелась таким смешным гневом. Видя, как мало проницательны женщины, я подумал, что ангелам остается только плакать над участью бедных мужчин.
