Она опять выиграла. Теперь они разговаривали каждый день – после обеда, когда она просыпалась после бессонной ночи. Две темы были как бы под негласным запретом. Ее болезненная страсть к игре, давняя, с попытками вылечиться сильнейшими антидепрессантами, с проигрышем родительских сбережений в анамнезе и их же отказом видеться с такой дочерью. И его побег в Зону, бессмысленный и затягивающийся, нежелание добывать деньги прежним способом – он был юристом, консультантом по проблемной недвижимости, но стройки в кризис замерли первыми, и неумение все-таки написать картину, о которой мечтал всю жизнь, в те редкие моменты, когда вообще о чем-то мечтал. Да еще и сколоченная мебель – топчан, стол, табуретка, - оказались весьма корявыми и кособокими – а ведь умел же, и дерево слушалось, так нет же… Они взахлеб вспоминали истории из жизни своей и знакомых, безжалостно обсуждали их, по очереди рифмовали строчки о чем угодно, спорили о вреде алкоголизма и необходимости обзаводиться детьми, поддакивали друг другу, что классический комплект счастья «квартира-машина-дача» - не для них. Она узнала, как его бывшая жена мило похрапывала во сне, но почему-то яростно опровергала этот факт поутру, до слез и истерик. Он выслушал, как ее последний любовник прятал грязные носки за батарею, а потом как бы невзначай их вытаскивал и натягивал. Но на самом деле о личном прошлом они говорили нечасто – жизнь все время подбрасывала новые темы. Обычно она сообщала ему политические новости, а он сразу же говорил, что будет дальше – прогноз часто совпадал, что приводило ее, плохо разбиравшуюся во властном закулисье, в детский восторг. Однажды он попросил ее описать себя – она примостилась перед зеркалом и сымпровизировала репортаж. В этот день на холсте появился набросок. Он сознался себе, что ему нравится сам процесс разговора – счастье речи. Ему так понравились эти слова, что он мусолил их целый день, пока не зарифмовал. Сформулированный манифест труса-перестраховщика, боящегося серьезных отношений с кем-либо, да что там – просто боящегося любви, - он немедленно прочитал ей.
Учусь прощаться еще до встречи,
Бросаю монету, не видя моря –
Такое правило счастья речи –
Его исключение – счастье горя…
Она сказала, что это хорошо, но слишком грустно. Она вообще не любила грустить. Даже когда проигрывала. Через неделю этих ежедневных бесед он стал конспектировать в блокнот свои беседы с ней. Так, чтобы убить время. Нет, потому, что именно они стали казаться ему главным смыслом его нынешнего существования. Она каждый раз строила планы их легкого обогащения, все в традициях Остапа Бендера и, пожалуй, не менее остроумные, он их всячески поддерживал и развивал, но в глубине души ему просто нравилось, что это как бы совместные планы. Пока она играла с переменным успехом на тот самый неотмеченный вместе выигрыш. «Да» или «нет» она у него больше не спрашивала. Это его радовало – значит, ей все-таки нужен он сам, а не его мифическое свойство угадывать, куда ставить жетоны. Тем более, что по ее мудреным раскладам «да» было черным полем рулетки или четными номерами (пару чисел она выбирала сама), а «нет», соответственно, красным и нечетным. Для него же «да» было красным, а «нет» - черным, и выяснение, кто прав, длилось столько времени, что после возмущенного нажатия кнопки отбоя она решила пополнить ему мобильный счет. Он довольно хмыкнул, получив уведомление о приходе – она признала его правоту.
