Где-то там гиппопотам | страница 17
– Вот что я тебе скажу, – заявила землеройка. – Тара Лед решила, что в городе может быть только один музей – ее, вот она и хочет заграбастать наши лучшие экспонаты для своего музея, а Джулиан Пик пусть рушит наш милый дом.
– Ты хочешь сказать, украсть?
– Ну, не совсем так, она собирается заплатить. Немного, но не в этом дело. Этот музей – наш дом, а она хочет нас переселить… Причем не всех. Ты что, не понимаешь? Вся коллекция ей в ее новом музее ни к чему. Мы слышали, что ее интересуют только «самые отборные экземпляры», и то на основе ротации. Ты знаешь, что это значит?
Бен покачал головой.
– Это значит, некоторых отправят в запасник. Свалят в заплесневелом подвале, оставят гнить в пыли. Никто нас не увидит. Как тут не упасть духом? А ведь это еще, считай, повезло.
Землеройка замолчала и засунула в рот хвост и обе передние лапки.
– А что будет с теми, кому не повезет?
– Люди называют это утилизацией отходов, – невнятно пробормотала землеройка. – В запасник все не поместятся, лишних продадут… а большинство сдадут в утиль, рассортируют по пластиковым контейнерам и…
Она замолчала, сжалась в комок и почти завизжала:
– Нас переработают, или сожгут в топке, или бросят гнить на свалке, а никому и дела нет!
– Мне есть дело. Неужели их некому остановить?
– Мы уже кое-что сделали. Нашли тебя.
– Вы нашли меня? – Бен разинул рот. – Я пришел, потому что молочник принес бесплатный билет.
Усики землеройки сердито завибрировали.
– Кто, ты думаешь, отправил письмо? Отнюдь не молочник. Ты хоть понимаешь, как трудно было напечатать приглашение? Мы с Леоном полночи сражались с печатным станком. Больше того, пчелы потеряли несколько дней работы, пока не выследили тебя. И еще больше времени пропало из-за тумана – невозможно же тащить тяжелый намокший конверт. А ты что делаешь? Не ценишь нас! Прохлаждаешься! И вот результат – СЛИШКОМ ПОЗДНО!
– Я пришел, как только смог, – оправдывался Бен.
– Смог, не смог! Надо было быстрее, – пискнула землеройка. – Если ты ничего не придумаешь, будем надеяться, что Констанция им откажет.
– Почему ты сама с ней не поговоришь?
– Она нас не слышит. Перестала слышать примерно в твоем возрасте. Это не имело особого значения – она чувствует, что нам надо, она любит музей. Но она потихоньку сдает. Возраст, усталость. Мы о ней беспокоимся – говорит сама с собой куда чаще, чем обычно. Понимаешь, от этого есть польза: мы узнаём, как идут дела… но она говорит, что устала от жизни.
