Великое [не]русское путешествие | страница 51

И персонажей. По настоянию проф. 3. Ф., научного консультанта документально-художественного сериала (в худ. эпизодах в роли Поэта — неувядаемый Е. Евтушенко) «Жизнь и смерть д-ра Михаэля С. Генделева» (совм. пр-во к/с им. Довженко и «XX век Фокс») из второй серии «Жизни» купирован эпизод:

Зелик Шираки, серен (капитан, точнее, ротмистр), командир группы офицерских курсов в Црифине[213]:

— Доктор… Гын-д-леб!.. Слиха. Г-нд-л… Шармута[214]!.. Слиха… Доктор Ганд!-леев!

Кацин рефуа (офицер медслужбы) утомленно:

— Зелик, твою мать… Шми[215] — Михаэль Генделев, Зелик… Ген-Дэ-Лев!

А жаль фрагмента — свет был хорош и кадр четок. Сочку не желаете?

Освежает.

На этом бы можно было и закончить праздник на воде, тем паче когда пальнула Петропавловка, ливанский ветеран присел, — адмиральский час — «тем паче» Генделев уже чего-то заторопился, встревожился, спросил который час, ответили твельв о’клок[216]! — и в банке на донышке, опаздывает на явку! —

эх! ставить — так ставить во главу угла примат зрелищности и выразительности: согласитесь! мы не можем не запустить когти в стигматы литературного героя? До тайного свиданья всего ничего, как раз столько, чтоб пока сам турист не слышит, выходя к Неве и заглядевшись на (до чего обшарпан, обдрипан Ленинград!) ансамбли, стоящие на втором, некоторые утверждают — на первом месте в мире (а английская королева, общеизвестно, курит исключительно «Аврору»), почешем языки!

Здесь — скверная история, начавшись апологией фамилии, обернулась круговой обороной честного имени — там,

где средняя русская фраза «пошли в бассейн» исполняется на распев «или мы уже пошли на бриху[217]?»; там,

где из-под груды моск- и леншвеевских жакетов, горжеток, макинтошей лексиконов вылез русский интеллигент евр. национальности, расправил плечи родового лапсердака, сидит как влитой и — таки показал язык!; там,

где как упражнения под музыку в хамсин — нечеловеческих волевых усилий стоит незабвение деликатного, тонкого искусства завязывания бабочек, обожаемых русскоязычным литератором;

где Генделев — по крайней мере, он дал себе себя (себе?) легко в этом уговорить; там,

где Генделев и иврит-то не выучил толком, по соображениям, конечно, нимало не убедительным — гигиены творчества, чтоб не путался под ногами; там,

где вконец испортился домашним арестом характер поэта — Михаил Самюэльевич возненавидели буквально на ровном месте невинное слово «рахманут», на иврите означающее «милосердие», всего-навсего! И даже — по-своему грациозное — слово «цагорайм» (полдень) — он возненавидел! «Цагорайм жизни моей» — красиво. А?