Великое [не]русское путешествие | страница 46

Чтоб не плескало.

Не один выходил — в группе сопровождающих.

Дабы не напирали, купец Калашников баттерфляем отводил особенно назойливых.

Интересовались всем:

ценами на мануфактуру;

прейскурантом лик.-вод. изделий;

безграничными возможностями израильского собеса;

прейскурантом лик.-вод. изделий;

пенитенциарными учреждениями;

расписанием ковровых бомбежек Тель-Авива арабской авиацией;

прейскурантом лик.-вод. изделий;

почему арабов не перетопить, бля, в акватории Мертвого моря;

сколько получает покойный Даян;

есть ли в Хайфе творог и яички, и если есть, то почем и когда.

Воспаленный азербайджанец, стесняясь, поднялся до тайного признания на ухо, что он аид[197].

В ответ Генделев изложил свои аргументы в пользу «rod’а» над «rot’ом».

Калашников представился: «Валя». Можно также «Валентино» или, на всякий трагический случай, спросить «Вальку-самца». Обещалось, что спросят, если что. Вручали значки и награды:

Вале-самцу — значок «Шалом-ахшав»[198];

лже-азербайджанцу — бляха «Ай лав Нью-Йорк»;

догнавшей Веронике Никитишне — брелок отеля «Холиленд».

Калашников отдарил нагрудным знаком «Изобретатель-рационализатор СССР» и обещался нести банку, сколько потребуется впредь; уклонились.

Вероника Никитишна благословила; уклонились.

Аноним дал пряник (пряник? Почему пряник?); обещали съесть при возможности.

Азербайджанец попросил вызов; обещали подумать. Прощались сердечно; обещали писать.

Свита редела, редела, потом рассеялась.

Генделев уходил с соком.

громко, как репродуктор, скандировало что-то отзывчивое (уж не душа ли?) в Генделеве.

А сам он повторял, в такт шагам отхлебывая из банки:

Конец четвертой книги

По памятным местам и достопримечательностям Ленинграда гулял очень странный товарищ. Все в нем было неладно: наряжен выспренно, и лицо нездешнее — тихое и пустое, и походка, походка — да, походка решала все! Ступни его, в замшевых не по сезону сапожках, иногда отрывались от тротуара на вершок, а то волочились вяло за голенью, а то — опять взмывали стрепетно, задумываясь опуститься, и тогда идиот вырастал в глазах встречных быстрее, чем положено по законам перспективы, каковая перспектива, общеизвестно — не что иное, как обман зрения, и обманутые зрением разминувшиеся оглядывались вслед и долго и нехорошо смотрели в игривую спину.