За стеной мобильник Узи снова играет ему Сарит Хадад. Там происходит что-то хорошее. Мария расстегивает пуговицы у меня на штанах, и я говорю себе, что если ее остановить, она обидится. Я знаю, что это не так, но пытаюсь в это поверить. Может быть, Узи прав и мне сейчас нужно просто забить пробку. Пока Мария делает то, что делает, я сочиняю ей жизнь, веселую такую, приведшую ее к проституции в результате свободного выбора. Однажды я видел такой фильм про добрую и счастливую французскую проститутку. Может, Мария такая же, только русская. Когда я смотрю вниз, я почти не вижу ее саму — только волосы. Время от времени она поднимает голову и спрашивает:
— Так хорошо? — и я смущенно киваю. Еще чуть-чуть — и это закончится.
В те полчаса, что мы проводим на улице Матлон, 56, кукареку пробивает потолок. Когда мы выходим на улицу, залитую стыдящим солнечным светом, кукареку уже равен 1,75, что должно, по словам Узи, принести нам 150 % от вложенной суммы. А кукареку знай рассекает себе голубое небо, как воздушный змей, и мы летим, держась за его хвост крепко-крепко, чтобы не упасть.
Один черный человек переехал жить на улицу к белым. У него был черный дом с черной верандой, и каждое утро он сидел на этой веранде и пил свой черный кофе. Пока однажды черной ночью к нему не пришли его белые соседи и не избили его смертным боем. Что значит — смертным боем? На куски его порвали. Он валялся, сложившись втрое, как зонтик, в луже своей черной крови, а они продолжали бить. Пока один из них не закричал, что пора прекратить, потому что если черный человек вдруг умрет у них на руках, им еще, чего доброго, придется сесть в тюрьму.
Черный человек не умер вдруг у них на руках. Приехала скорая и забрала его далеко-далеко, в волшебную больницу на вершине погасшего вулкана. Больница была белая. Ворота у нее были белые, стены палат были белые, и простыни тоже. Черный человек начал выздоравливать. Выздоравливать и влюбляться. Влюбляться в белую медсестру в белых одеждах, которая ухаживала за ним самым что ни на есть преданным и самоотверженным образом. Она тоже его полюбила. И любовь их становилась сильнее, как и он сам, с каждым днем. Становилась сильнее и училась вставать с кровати и ползать. Как младенец. Как дитя. Как избитый черный человек.
Они поженились в желтой церкви. Их поженил желтый священник. Его желтые родители приплыли в эту страну на желтом корабле. Их тоже избивали белые соседи. Но желтый священник не стал делиться этим с черным человеком. Они были едва знакомы, да и момент для того, чтобы заводиться на эту тему, казался неподходящим — все-таки свадьба. Желтый священник собирался сказать молодым, что Бог любит их и желает им исключительно добра. Он не был полностью в этом уверен, хотя не раз пытался убедить себя, что так и есть. Что Бог всех любит и всем нам желает исключительно добра. Но в тот день, когда он женил разбитого черного человека, покрытого шрамами и прикованного к инвалидному креслу, хотя ему еще не было тридцати, вера давалась труднее, чем обычно.
