За окнами вдруг стало быстро темнеть. Дождевые тучи накрыли Васильевский остров, в стекла забарабанил дождь.
— Так вы что же, разведетесь? — спросил я.
— Никакого развода не будет, потому что наш брак не оформлен. Тогда это не было нужно. Теперь другое время, браки регистрируют в загсе. Но мы так и не удосужились… Что-то я не то говорю… — Мама отвернулась к окну. — Какой ливень! А дед ушел утром без зонтика… Погоди, Дима, съешь вот рыбную котлету.
— Не хочу, — сказал я, роясь в своем портфеле. — Оська, черт, утащил Фалеева и Перышкина…
— Что утащил?
— Учебник по физике. Спущусь к нему.
— У Виленских переполох, — сказала мама, звякая тарелками по подносу. — Михал Лазаревичу завернули из издательства рукопись книги.
— Почему?
Я знал, что у профессора Виленского принята к изданию книга об искусстве Древней Греции, большой десятилетний труд, можно сказать — итоговый.
— Узнал, что из Эрмитажа продали двадцать картин. Рембрандта, Рубенса, Боттичелли.
— Кому продали? — недоумевал я.
— Каким-то американским миллионерам. И европейским. Португальцу какому-то.
— Ничего не понимаю. Зачем продавать такие картины?
— Не знаю. Правительству деньги, наверно, нужны. Михал Лазаревич узнал и — ну, отрицательно высказался. На каком-то академическом собрании. На лекции в университете тоже сказал, что нельзя распродавать шедевры искусства. А теперь, накануне учебного года, его вызвали в ректорат и предложили подать заявление об увольнении. По состоянию здоровья.
— Его уволили? Оська мне ничего…
— Близнецам велели молчать. Хорошо хоть, что в Академии художеств пока его не тронули.
— Что значит — пока? Он в академии всю жизнь читает про античное искусство.
— Пока не тронули. Роза Абрамовна так сказала. Она страшно встревожена. Вчера Михал Лазаревичу позвонили из издательства, что расторгают договор. Она прибежала с отцом посоветоваться… можно ли через газету помочь…
Вот как: к отцу пришла. А отца — нет. Мама его прогнала. Как же это… нет и не будет?.. Чертовщина какая-то…
Мама вдруг прижала мою голову к своей щеке.
— Димка, ты прости… прости нас, что так нехорошо, некрасиво… Пойми, пойми, я долго терпела, но уже просто невозможно…
— Понимаю, мам, понимаю. — Я гладил ее по худенькой спине. — А отцу никогда не прощу.
Она отшатнулась, всмотрелась в меня.
— Нет, Дима, так тоже нельзя. Он же отец, он любит тебя, вы должны встречаться и…
— Не прощу, — повторил я упрямо. — Предательство не прощают.
Спустя месяц умер дед — задохнулся на строящемся корабле. Никогда не забуду, как рыдала над его гробом мама. Вселенский плач — кажется, так называется это…
